Куда уходит детство. Николай Шмагин

дядя Вань, – сочувственно вздохнула почтальонша.

      – На это они горазды, тудыттвою растуды, – пробасил дед, раскуривая самокрутку и усаживаясь на скамеечку у печной отдушины.

      – Будет тебе, – махнула на него рукой бабушка, провожая почтальоншу до двери, в то время как Ванька торопливо одевался…

      Снег укутал всю землю, даже на деревьях в саду лежат лохматые белые шапки. Вот под его тяжестью дрогнула ветка, и посыпался на сахарную целину искрящийся белый дождь.

      Выскочив на улицу, Ванька посмотрел в окна на втором этаже.

      – Витька, выходи! – ему не стоялось на месте, такие новости.

      – Чево раскричался? – выглянула из сеней бабушка, – али опять запамятовал? Неделя уж прошла, как уехали, в Москве теперь живут, – она сердобольно глядела, как радость померкла на Ванькином лице.

      – Может, им не понравится там, – пробормотал он, – и они вернутся…

      – Не тужи, скоро Борьку кормить будем, чай новые друзья появятся, эка невидаль, – бабушке хотелось отвлечь внука от неприятных мыслей. – На лыжах, поди покатайся, красота какая вокруг, прям диво дивное.

      Но Ваньке уже ничего не хотелось: безразличным взглядом окинув снежные окрестности, он увидел мальчишек, сооружающих перед горой большущий скачок.

      – Эй, Ванёк, иди сюда, первым будешь! – призывно замахал руками коренастый парнишка в потрёпанной кацавейке и облезлом малахае.

      Ванька побрёл было к ним, но, глянув на окна без занавесок, загрустил окончательно и замер около запорошенной снегом яблони.

      – Слабо с Грацилевой махануть? А, Ванёк? – не отставал парнишка.

      – Дружок его, Витька, в Москву укатил, – пробасил долговязый на длинных лыжах, прокладывая перед скачком лыжню, – скучает.

      Ванька молча повернулся и ушёл, сопровождаемый насмешками.

      Поросёнок жадно чмокал, заглатывая соску до бутылки; молоко в ней исчезало на глазах, но он был ненасытен.

      – Дай я, бабань, – боялся не успеть Ванька, с радостью принимая из бабушкиных рук бутылку.

      – Прожорлив, знать большой вырастет, – одобрительно хмыкнул дед.

      – Дай-то бог, – суеверно поплевала через левое плечо бабушка.

      – На бога надейся, а сам не плошай, – подтрунивал дед.

      – Не нравится Ванюшке у нас, всё уезжать трастит, – обиженно сообщила бабушка, дипломатично переводя разговор на другую тему.

      – Ишь ты, – тоже обиделся дед, замолкая.

      – Когда я вырасту большой, вас к себе возьму, – пожалел их Ванька, довольно поглаживая блаженно хрюкающего на своей подстилке поросёнка.

      – Вот уважил, – развеселились старички, – а пока у нас поживи.

      – Садитесь-ка обедать, – отодвинув заслонку, бабушка достала из печи чугун со щами, затем чугунок с картошкой, и вышла в сени…

      Ванька пошёл в переднюю и, встав на цыпочки, включил круглый чёрный репродуктор на стене. Рядом над комодом висел портрет молодого деда в красноармейской форме. Радио молчало.

      Тогда он залез на диван