Пастушья сумка (сборник). Григорий Кружков

моих.

      Потом она на время попросила

      Журнал «Умелый пчеловод», чтоб дома

      Его прочесть спокойно под торшером,

      Поскольку увлекалася сама

      Парашютизмом. Телефон дала мне,

      Чтоб я звонил ей, как найдет охота.

      Потом вошли Четыре Контролера

      И попросили показать билет.

      Я показать билет им отказался

      Категорически. За что меня

      Они по всем вагонам провели

      И девушкой-блондинкой попрекали.

      Вот почему с тех пор я знаю точно:

      Чудесное со мной не происходит.

      А если происходит иногда,

      Кончается необычайно глупо.

      Большой разлив у Серпухова

      Казалось, что трубу прорвало в бане!

      Автобус по дороге насыпной

      Скользил канатоходцем над водой,

      Внизу, меж телеграфными столбами,

      Как невода, плескались провода.

      Не снова ли, как в давние года,

      Потоп всемирный? Дело было темным.

      И старожилы говорили: «М-да,

      Такого половодья не упомним».

      А Серпухов гудел как балаган,

      Играли лужи в море-океан,

      Бабули в них искали ходу-броду…

      А тракторист орлом врезался в воду! –

      Летели брызги что лебяжий пух,

      Шел пар от стен, и теплый банный дух

      Мешался с острым запахом апреля.

      Загадывал хотение Емеля

      И зажмурял глаза – считал до двух.

      Но щекоталось! Право, невдомек –

      Что там такое? Думать было впору,

      Что по щеке нахальный паучок

      Прогуливался, как по косогору,

      И золотую пряжу из брюшка

      Вытягивал, как фокус из мешка,

      Ошеломляя блеском, – и в зените

      Соединясь, пульсировали нити,

      От век прозрачных лишь на полвершка!

      Нашатыря чудовищные дозы

      Шибали в нос, но не могли уже

      Волшебной отвратить метаморфозы:

      Окно в полуподвальном этаже

      Открылось (словно высохшие слезы –

      Потеки и разводы на стекле),

      И старикашка Ной, педант сердитый,

      Наружу глянул, бледный и небритый,

      И вглубь отпрянул, и исчез во мгле.

      Все по веленью щучьему сбывалось,

      Мелькало и смеялось, и свивалось

      В орнаменте облезлом и цветном,

      Грязно-зеленом, розовом и пегом;

      И голуби кружили над ковчегом,

      Над юным, самодельным кораблем –

      И не прельщались бездной, над которой

      Плескалось солнце рыбой красноперой

      В аквариуме светло-голубом.

      Цыганка

      С теплом не успели проститься,

      И вот уже лету – каюк.

      Студент потянулся в столицу,

      Цыгане подались на юг.

      Идет электричка до Тулы,

      Холодный туман за окном.

      Ну ладно, доедем дотуда.

      А может, и дальше махнем?

      Цыганка, смоленые очи,

      Свободы упрямая дочь!

      Другим ворожи, коли хочешь,

      Но мне головы не морочь…

      С годами твой взгляд все недужней,

      Рассказ еще больше нелеп,

      Невнятней еще и натужней

      Идет предсказанье судеб.

      Печальней еще и ненужней

      Звучит обновленный прогноз:

      Сулишь повышенье по службе…

      Но это же все не всерьез!

      Идет электричка до Тулы.

      Контроль пошумел – без вреда.

      Ну ладно, доедем дотуда:

      А там, а оттуда – куда?

      Беспомощен путь твой, сивилла,

      Убога дорожная снедь.

      Цыганка, скажи, ты любила?

      Наверно ж любила – ответь.

      Кого? Офицера иль вора?

      …Не слушает, не говорит.

      И черный рассеянный ворон

      Над рощей осенней парит.

      Парит неподвижно, похожий

      На масти трефовой туза…

      Ты что же, сестрица, ты что же

      Отводишь и прячешь глаза?

      Ах, бросить, уйти, в самом деле,

      Сиротством тоску