Бульвар Ностальгия. Владимир Савич

СС. И по сегодняшний день я не знаю расшифровки этой аббревиатуры. Что– то, связанное со спекуляцией и хищениями.

      Не знаю, был ли отец рад моему появлению на свет, но доподлинно известно,

      что на мою выписку из роддома он не явился. Спустя три десятилетия я так же

      не явился в роддом за своей дочкой (по всей видимости, это у нас

      наследственное), но это вовсе не значит, что я не был рад её рождению.

      Напротив, рад, и люблю свою дочь! Храни её Господь!

      Ну да оставим это! Рассказ ведь не о любви, он о музыке, точнее о гитаре, нет

      о табурете, а может быть о жизни!!?? Решать тебе, читатель, а мне– время

      рассказывать.

      Итак, отец. Ну что отец! Отец постоянно был занят на службе: ловил, сажал,

      расследовал. Проводил облавы, выставлял пикеты, устраивал засады, называя

      это оперативной работой (оперативкой). Этой самой оперативкой он был занят

      с утра до вечера, прихватывая иногда и ночи. Все свое детство я думал, что

      отец у меня какой-то очень засекреченный разведчик, где-то между Рихардом

      Зорге и Николаем Кузнецовым!

      Наши жизни пересекались крайне редко. Временами мне казалось, что я люблю

      своего отца, а иногда я его, страшно сказать, ненавидел. Наши отношения

      напоминали мартовские колебания термометра.

      – Не грызи ногти. Не ковыряй в носу. Зафиксируй этот момент. Закрой рот. Я

      дам тебе слово – командным громким голосом требовал отец. Ртутный столбик

      падал за отметку ниже нуля.

      – Опять со шкурами валялся, – кричала мать, стряхивая с его пальто сухую

      траву и хвойные иголки.

      – Что ты мелешь! Я всю ночь провел в засаде! – тихим усталым голосом отвечал

      отец.

      Слово «засада»– грозное и опасное само по себе, да еще произнесенное таким

      утомленным голосом, становилось просто героическим.

      Я живо представлял себе, как отец лежит в мокром овраге в ожидании шкуры.

      Шкура – небритый угрюмый дядька – бродит по ночному лесу, трещит

      валежником, грязно ругается и замышляет что-то гадкое, подлое, низкое, но тут

      выходит мой отец и с криком: «Попалась, шкура!» валит детину на землю,

      крутит ему руки и везет в отдел.

      В такие моменты ртутная стрелка резко шла вверх.

      Высшую отметку моего отношения к отцу термометр показал, когда он

      попал в автомобильную катастрофу. Ходили слухи, что в день аварии отец был

      со «шкурой», но я верил в засаду. Врач дал ему всего одну ночь жизни. Но отец

      выжил и вскоре уже снова требовал, чтобы я не грыз ногти и не ковырял нос.

      Отметки абсолютного нуля и сожалений по поводу врачебной ошибки они

      достигли, когда я стал битником. Я даже помню фразу, сказанную отцом на мой

      жизненный выбор.

      – Лучше бы ты стал бандитом!

      – Почему? – удивился я.

      – Потому что в хипаках нет ничего человеческого!

      – Поясни!

      – А что тут пояснять. В человеке все должно быть прекрасным. А у хипаков

      что? Патлы, буги-вуги и эпилептические припадки.

      – Почему эпилептические?! – воскликнул я.

      – Потому что видел ваши танцы, – ответил отец.

      – Пусть в них нет ничего прекрасного. Зато у них интересная и насыщенная

      жизнь! – патетически воскликнул я.

      – Жить нужно как Павка Корчагин, чтобы не было мучительно больно за

      бесцельно прожитые годы!

      – Корчагин – анахронизм. Слушай Ричи Блэкмора!

      – Пройдет пару десятков лет, и твой Блекмордов станет для твоих детей таким

      же анахронизмом!

      Отец оказался прав. Для моей дочери Павкой Корчагиным служит Nick Carter

      из «Backstreet Boys».

      – Ты напоминаешь мне «изи дей херд найт» («easy day hard night», «тяжелый

      вечер легкого дня»), – ответил я отцу, перефразировав на свой лад название

      «битловской» песни.

      – Не выражайся! – воскликнул отец. Принимая, очевидно, английское «hard» за

      русское нецензурное слово.

      Как всякий интеллигент во втором поколении, отец презирал жаргонизмы и

      крутые словечки.

      – Пока не поздно возьмись за голову. Иначе тебя посадят, – сказал отец в

      заключение.

      Но я не послушал (в моем кругу слушать предков выглядело таким же

      анахронизмом, как и читать Н. Островского) и по-прежнему слушал «Deep

      purple», и всякую свободную минуту проводил с гитарой, пытаясь сдирать

      импровизации