Солдатами не рождаются. Константин Симонов

дурья башка! – охнул в трубку Захаров. – Как это случилось?

      – Не знаю.

      – А где Бережной?

      Серпилин объяснил.

      – Ладно, езжай в полк, – сказал Захаров. – Командующему сообщу, но он еще долго будет занят, а я приеду часа через два. Уже вернешься?

      – Вернусь.

      Всю дорогу в полк Серпилин ехал в машине молча, думая о том, что хотя Барабанова и не любили в полку, но то, что он застрелился, все равно произведет на людей тяжелое впечатление.

      Он и теперь, после всего случившегося, не каялся в том, что приказал Барабанову писать это письмо. Он был виноват в другом – в том, что не поставил в свое время вопрос о снятии Барабанова с полка. Было ясно, что надо ставить, а он не поставил. С этого все и началось.

      Он вошел в землянку Барабанова, ожидая увидеть там его тело. Но в землянке валялся на койке только черный полушубок Барабанова да на затоптанном валенками полу темнело пятно крови. Туманян доложил, что уже после того, как он позвонил, в Барабанове обнаружились признаки жизни и его увезли в медсанбат.

      – Ну и что? – быстро спросил Серпилин.

      – Еще не знаем.

      Серпилин сел за стол и приказал соединить себя с медсанбатом. Держа в руке трубку и дожидаясь, когда его соединят, он смотрел на лежавший посреди стола недописанный лист бумаги.

      «Уважаемая Варвара Аммосовна, – было написано там. – Как командир полка, должен известить вас и вашу семью о постигшем вас горе. Ваш муж, капитан Тараховский Николай Константинович, пал сегодня в ночном бою смертью храбрых. Я лично, как командир полка…» На этом письмо Барабанова обрывалось. Он так и не смог написать, что же сделал он «лично, как командир полка…». Предпочел умереть, чем объяснить это.

      Голос из медсанбата был еле слышен. Со связью, как назло, не ладилось. Серпилин назвал себя и спросил, как положение с Барабановым. Он не сразу понял слово, которое ему несколько раз повторяли, и только потом понял: «извлекают».

      Операция только началась. Значит, почему-то дальше, в госпиталь, не повезли. Решили делать в медсанбате.

      – Пулю извлекают, – сказал Серпилин Туманяну и еще нескольким столпившимся в землянке офицерам. – Может, еще выживет. – И, приказав, чтоб ему позвонили, когда закончится операция, положил трубку.

      Туманян, как всегда неторопливо, начал излагать подробности – как он вошел, как увидел лежавшего на полу Барабанова, как крикнул ординарца, как они подняли и положили Барабанова на койку, как он сначала позвонил Серпилину, а потом уже прибежала врачиха и обнаружилось, что Барабанов еще жив.

      – А где она? – спросил Серпилин о враче.

      – С ним в медсанбат поехала, – сказал Туманян. – Совсем с ума сошла женщина! – На его угрюмом длинноносом лице впервые за все время выразилось волнение.

      Серпилин ничего не ответил. Он знал, что Барабанов был холост, жил, как с женой, с уже немолодой – старше его – врачихой из полевого госпиталя, которая, когда он пошел на полк, тоже добилась перевода сюда.

      – Долго он лежал тут, пока вы не вошли?

      Туманян