Солдатами не рождаются. Константин Симонов

вина, – сказал Левашов. – Надоело с ним, с пьяным, возиться, слушать его ахинею: «Не уважаешь меня, замполит… Не пьешь со мной, замполит. Раз не пьешь, значит, политдонесение на меня готовишь!» Плюнул на него, дурака, и ушел в батальон.

      – Обиделся?

      – Обиделся.

      – Ты обиделся, а люди пострадали. Политработникам нельзя обижаться.

      – Я это знаю, – горько сказал Левашов.

      Его красивое лицо было бледным, без кровинки, а обычно веселые, отчаянные глаза прищурились от боли.

      – Ну ладно, Левашов, – встал Серпилин. – У меня служба. Надо еще по начальству доносить о ваших художествах.

      Он протянул Левашову руку, и тот, крепко стиснув ее, настойчиво, умоляюще сказал:

      – Прикажите нам взять Бугор, товарищ генерал. Если набьем там фашистов, то все же у людей меньше осадка останется! И Тараховского там на Бугре закопаем.

      Когда Серпилин вышел из землянки и подошел к машине, Барабанов все еще стоял там, ожидая его.

      – Товарищ генерал-майор! – шагнув к Серпилину, воскликнул Барабанов.

      Но Серпилин ничего не ответил.

      «Убийца чертов!» – подумал он, уже сев в машину и в последний раз увидев лицо пытавшегося еще что-то крикнуть сквозь заиндевевшее стекло бывшего командира полка Барабанова.

      Вернувшись к себе, Серпилин позвонил командующему армией, чтобы доложить о случившемся и о произведенном им отстранении командира полка.

      По укоренившейся привычке без отлагательств докладывать и о хорошем и о дурном позвонил сразу же, едва войдя в землянку.

      Командующий спал, да и не мудрено: было рано.

      – Будить? – спросил адъютант.

      – Нет, доложите, когда проснется, что звонил.

      Сам он спать не мог и не пробовал ложиться. Перед глазами стояло лицо убитого командира батальона, не мертвое, залепленное замерзшей кровью, запрокинутое на волокуше, а живое, улыбающееся, когда ему вручали за ноябрьские бои орден Красного Знамени.

      «Всего-навсего позавчера!»

      Вспомнив об этом, Серпилин взял из папки заготовленное, но еще не подписанное представление на убитого комбата, лежавшее там вместе с выпиской из послужного списка.

      «Не дожил, бедняга, до нового звания».

      Из выписки можно было узнать, что капитану Тараховскому, который сегодня, как выражаются писаря, «убыл из дивизии по причине смерти», было 32 года от роду, что родом он из Нижнешадрина на Енисее, до службы в армии был промысловым охотником, в армии прослужил 11 лет, имел жену и пятерых детей.

      – Успел! – укоризненно вслух проговорил Серпилин.

      Пятеро детей, которых так некстати успел завести Тараховский, делали пьяную удаль Барабанова еще подлей.

      «А все я! – подумал Серпилин. – Надо было сперва ехать не к Цветкову, а к Барабанову».

      Он положил кулаки на стол и тяжело задумался.

      Если уже брать на себя часть вины за случившееся, дело заключалось не в том, куда он поехал сначала, а куда потом.

      Еще неделю назад ему стало ясно, что на Барабанова как на командира