Журнал Виктора Франкенштейна. Питер Акройд

не могу здесь оставаться. Я не могу поселиться в Женеве.

      – Я понимаю. Тебе здесь не место. Ты всегда горел честолюбием.

      – Не знаю, как мне в этом повиниться.

      – Я и не жду ничего подобного. Это похвально. Я всегда гордилась тобою, Виктор. С тех самых пор, когда ты был мальчиком, я наблюдала за тобою с восхищением. Помнишь, ты показывал мне, как живет цыпленок в курином яйце? Ты его изучал. Если тебе хотелось что-то познать, ты все подчинял своему желанию. – Говоря, Элизабет оживилась, словно возвратившись в прежние, до болезни, времена. – Ты докучал людям вопросами, на которые у них не было ответа. Почему облака меняют форму? Почему разрезанный червяк разделяется на два живых существа? Почему осенью листья меняют цвет? – Она замолчала. – Добейся успехов в науке, Виктор. Стань великой личностью.

      В комнату вошли папа с молодым человеком, который поздоровался с Элизабет в манере самой непринужденной. Я решил, что это один из ее врачей, однако ж он мне не понравился.

      – Элизабет, – сказал он, – самая терпеливая из моих подопечных. Она переносит банки и пластыри без малейших жалоб.

      – Рад это слышать, – ответил папа. – Хорошо ли она ест?

      – Она поддерживает свои силы. Мы полны самых лучших надежд.

      В моих глазах это походило на маленькую комедию, разыгранную ради Элизабет, но выражение усталости на ее лице убедило меня в том, что на нее она не подействовала.

      – Думаю, нам следует тебя оставить, – сказал я. – Ты утомлена.

      – Да, – сказал папа. – Ей необходимо отдохнуть. Отдых есть лечение.

      – Позволительно ли мне сознаться в том, что я устала? – Она взглянула на врача, который внимательно за нею наблюдал.

      – Разумеется. Не забудьте, что перед ужином фортепьянный концерт. Мы будем слушать Моцарта.

      – Теперь я уже не люблю слушать музыку.

      Перед тем как уходить, отец обнял ее, вновь уговаривая есть получше и спать. Я сомневался в том, что она послушается его наставлений. Слишком далека была она от этого мира, чтобы обращать внимание на подобные вещи. Как только мы ушли от нее, глаза отца наполнились слезами. Я никогда прежде не видел его плачущим.

      – Ей не жить, – сказал он. – Доктору это известно.

      – Но ведь есть какая-то надежда?

      – Ни малейшей. Доктора сказали, что улучшение невозможно. Чахотка поразила ее легкие.

      – Но ведь доктора могут ошибаться.

      – Ты слышал, как она дышит? Доктор сказал мне, что прошлой ночью рот ее был полон артериальной крови.

      – Что же нам делать?

      – Ждать. Что же еще?

      – Ее более не греет солнце.

      – Что такое?

      Я говорил слишком тихо, и он меня не расслышал.

      – Тяжелое время, папа.

      – Будет еще тяжелее. Мы должны лелеять твою сестру.

      Смерть наступила двумя днями позже. Элизабет обнаружили утром сидящей в кресле у постели. Сказали, что она не страдала; не знаю, как это удалось определить. По настоянию отца похоронили ее на маленьком кладбище в Шамони, в деревне, где находилось наше родовое поместье. Элизабет