Жизнь наградила меня. Людмила Штерн

декана. Я понуро поплелась в деканат.

      – Зачем же ты отдала ей любовное послание? – хихикнул Боб.

      – А что мне было делать?

      – Я бы, например, съел… – И он написал записку, что со мной проведена воспитательная работа.

      Когда мы сдавали ему отчеты по крымской практике, он садился в тени кипариса – группа рассаживалась по-турецки вокруг – и со вздохом углублялся в наши графики, карты, чертежи. Через насколько минут кто-нибудь осмеливался нарушить молчание.

      – Борис Васильевич, вы держите тетрадь вверх ногами.

      – Неужели? Прошу прощения. Впрочем, вы думаете, что-нибудь изменится, если я ее переверну?

      Мы ценили его насмешливое добродушие, легкость, готовность помочь и защитить студентов в самых щекотливых ситуациях. По общему мнению, он был в сто раз лучше своего величественного брата.

      Однако вернемся в Комарово. Из неакадемиков, но почетных комаровских дачников мне однажды было поручено пригласить Галину Сергеевну Уланову. Она была тогда замужем за режиссером Юрием Завадским. Их дача скрывалась в сосновых кущах. Кузьмич с грузовиком остался на дороге, а я по тропинке дошла до калитки и увидела такую картину.

      Галина Сергеевна, в розовой атласной пижаме, высоко подняв руку с морковкой, делала пируэты на траве. Перед ней, в точности повторяя ее движения, гарцевала маленькая козочка. Глаза ее были преданно устремлены на морковку. На подоконнике сидела другая дама (как оказалось, балерина Алла Яковлевна Шелест) и делала себе маникюр.

      – Перестань дразнить животное, – говорила Шелест, – отдай заслуженный приз.

      Из-за дома показался Завадский в синем халате, подпоясанном бархатным кушаком с кистями. Он вел за руль мотоцикл.

      – Галя, поедем покатаемся.

      Галина Сергеевна, не обращая на меня никакого внимания, уселась на заднее седло.

      – Ты сумасшедшая!!! – закричала Шелест. – А что, если вы перевернетесь и ты сломаешь ногу!

      – Я постараюсь перевернуться так, чтобы она сломала руку, – засмеялся Завадский.

      Он вывел мотоцикл за калитку, раздался чудовищный рев мотора, и розовая пижама с синим халатом растаяли в облаке черного выхлопного газа.

      Именно в пионерском лагере на меня, тринадцатилетнюю, обрушилась первая любовь и навсегда унесла с пляжа безмятежного детства в океан страстей и страданий. Объектом любви явился Митя Белов. На выцветших фотографиях он выглядит довольно плюгавым для своих тринадцати лет. Однако выпуклый лоб и мягкий взгляд темных бездонных глаз обещает игру ума и душевную тонкость.

      Впервые Митя поразил мое воображение, вступившись за Сальку Шустера, травить которого было в порядке вещей. Ох и некрасив же был Саля: тощий, сутулый, руки как плети, нос как груша, торчащие уши и близко посаженные птичьи глаза. К тому же он картавил. Всеобщее презрение Салька заслужил, таская в столовую принадлежащую лично ему банку сливочного масла. В столовую мы шагали строем, поотрядно,