Жизнь наградила меня. Людмила Штерн

отцу, а не мамочке-заступнице.

      – С чего вы взяли, что мамочка – моя заступница? Она никогда меня не выгораживает.

      – Неужели? Тогда расскажу наблюдение из жизни. Не перебивай и не противоречь. В прошлой четверти ты на литературе свистела? Свистела. На перилах каталась? Каталась. Вам на химии яйца для опытов выдали, а ты в лаборатории глазунью сделала? Сделала. На физкультуре эпилептический припадок изобразила? Изобразила. Всех твоих пакостей не упомню, но за две недели у тебя в дневнике было одиннадцать замечаний. И все подписаны родителями. То есть наивная Зоя Васильевна так думала. Я говорю ей: «Вызови родителей, девушка с цепи сорвалась». А она мне: «Родители знают, они же подписывают дневник». Так я твоей матушке собственноручно позвонила… Продолжать дальше?

      – Не, Мария Григорьевна, не надо.

      Разумеется, родители были не в курсе моих подвигов. Дневник, испещренный замечаниями вдоль и поперек, я подписывала сама. Математичка потребовала, чтобы я без родителей в школу не являлась.

      Когда мы с мамой вошли в учительскую, там не было никого, кроме этой ведьмы.

      – Почему не обращаете внимания на свою девицу? – спросила она и сунула дневник маме под нос. – Почему не реагируете? Она же вырастет уголовницей.

      Мама уставилась на замечания и «свои» подписи, потом мельком взглянула на меня.

      – Это вы подписываете дневник? – спросила Мария Григорьевна прокурорским тоном.

      Минутная пауза, мама собиралась с духом:

      – Да, это я… Извините, Мария Григорьевна, что мы до сих пор не приняли мер. Я обещаю поговорить с Людой очень серьезно. Надеюсь, она больше нас так огорчать не будет.

      Мы вышли в коридор, и мама с горечью сказала:

      – Как мне стыдно, что моя дочь оказалась мелкой трусливой дрянью…

      – Садись, Давидович, мне надоело на тебя смотреть. Так-с, а теперь обратимся к Козиной, к монашке нашей. Кстати, где ты вчера уроки готовила?

      – Дома, где ж еще? – басит Козина.

      – Подумать только, я обозналась. Иду себе, знаете ли, из агитпункта. Луна сверкает, звезды блестят. На углу Марата и Разъезжей стоит Козина в обнимку с прекрасным юношей. На голове у Козиной шляпка… не шляпка, а торт с кремом. Эх, говорю я себе, жизнь практически пролетела. А когда ты обладала подобной шляпкой? А когда ты обнималась с Аполлоном? И сама же себе горестно отвечаю: никогда!

      – Не юноша это вовсе, – канючит Козина. – Какой же это юноша, когда это мой отец!

      – Ты шутишь! – пораженная Мария Григорьевна откидывается на спинку стула. – Папочка, говоришь? Чудесно сохранился, больше восемнадцати не дать. Садись, деточка, и попроси красавца папочку проверять твои уроки. А пока что – два!.. Ну-с, а как дела у Петровой? Дела у Петровой – швах! Ах ты, бедняжка убогая! В голове не мозги, а гороховый суп, но… железнодорожный вагон старания. Куда же ты после школы подаваться будешь? Надеюсь, не на мехмат?

      – Не-е, я в ветеринарный.

      Мария Григорьевна одобрительно кивает.

      – Зверей лечить – святое дело. Обещаю за это четверку в аттестате… Исключительно