Дневники. Зинаида Гиппиус

с этим безнадежно».

      – Я мог бы полюбить вас только, если бы вы отнеслись ко мне… Но я вас боюсь.

      Я смеялась.

      – Да я уж влюблена в вас!..

      Он поцеловал кончик моих волос, увлечен не был, но я почувствовала, что могу…

      Письма, неуверенность, неопределенность. Моя полуправда, игра… Два месяца. В жестах неоскорбительный, допоцелуйный прогресс. Это ничего. Нет ли во мне просто физиологической ненормальности? Как только кончен февраль любви (с иными апрель, май – с разными разно), в мое чувственное отношение к человеку вливается чувственная ненависть. Она иногда сосредоточивается в одной внешней черте… Но это обман, это не к человеку.

      Милая, бесхитростная влюбленность! Буду тебе помогать. Если б я умела довольствоваться маленьким, коротеньким, так хорошо и легко бы жилось. Пусть демон хранит мое целомудрие, я люблю и позволяю себе ангельские приятные поцелуи…

      После первого, полуслучайного поцелуя в дверях – я ужасно хорошо влюбилась. Было темно, я провожала его (Минского) в третьем часу. От него недурно пахло, духами и табаком. (Душиться, говорят, дурной тон, но я люблю.)

      Скользнула щекой вниз по его лицу и встретилась с его нежными и молодыми губами.

      Я дурно спала и улыбалась во сне.

      Вот и отлично бы, а я не удовольствовалась. Как я знаю, что он ничтожен? А если нет? Если может не флирт – а любовь? Нет, не могу флирта. Стыжусь. Одно письмо мне понравилось. Он неумен и ничтожен? Да как я знаю? Я стала говорить о «большом чувстве».

      Пошли «выверты». Хорошо, что мало поцелуев. Явилась и ложь. Я преувеличиваю перед ним мою веру в него.

      Он сказал мне раз, тоже в дверях: «Зина, пришло большое…»

      Нет, не верю. Не влюблена в его любовь.

      Господи, как я люблю какую-то любовь. Свою, чужую – ничего не знаю.

      23 февраля

      Иногда мне кажется, что у Червинского душа такая же мясистая, короткая и грузная, как его тело.

      В понедельник на прошлой неделе был Минский. Я сидела в ванне. Я позвала его в дверях, говорила какой-то вздор и внутренно смеялась тому, что у него голос изменился. Издеваюсь над тобой, власть тела! Пользуюсь тобою в других! Сама – ей не подчинюсь…

      Да, верю в любовь, как в силу великую, как в чудо земли. Верю, но знаю, что чуда нет и не будет. Сегодня сижу и плачу целый вечер. Но теперь довольно. Я потому плакала, что Червинский написал несколько нежно-милых строк, а они так не шли к моему настроению, точно их офицер писал. Да и офицер их не написал бы, если б любил.

      Хочу того, чего не бывает.

      Хочу освобождения.

      Я люблю Дмитрия Сергеевича, его одного. И он меня любит, но как любят здоровье и жизнь.

      А я хочу… Я даже определить словами моего чуда не могу.

      Не буду писать Червинскому. Слишком безнадежно. Я останусь одна со своим безумием. Солнце, солнце!

      7 марта

      Чтоб покончить с моими «сказками любви», – надо корень жизни изменить…

      Да, все наперекор себе, все наизнанку, боюсь грубого, отвратительного, некрасивого – а тут