Берег мой ласковый. Павел Кренев

еще одного бойца – своего ординарца Пирожникова. Но тот тоже пока не пришел назад.

      Ротный не знал тогда, что комбат Крюков уже погиб, погиб и его заместитель Нарицын, а батальон увяз в оборонительных боях и сам ждет команды на отход…

      С открытого левого фланга, там, где распласталось широкое и длинное болото, роту могли атаковать любые силы противника, кроме танков, если бы враг этого захотел.

      А в тылу роты находился только один пулеметный расчет рядового Батагова.

      «Грамотный боец, конечно, – думал о нем командир, – только справится ли, если враг пойдет на него?»

      Ротный так и не установил связь со своим батальоном, потому что батальон, не поддержанный ни авиацией, ни артиллерией, ни танками, ни подкреплением, не выдержал сильнейшего сопротивления превосходящих сил противника и погиб почти весь. К своим вышло только пятнадцать человек из двухсот пятидесяти, ушедших в наступление. Вышло только пятнадцать усталых и израненных бойцов.

      А стрелковую роту на следующий день расстреляли прямой наводкой осколочными снарядами два выползших из леса тяжелых танка, да несколько орудий калибра 150 миллиметров, да подкравшиеся с флангов пулеметы, да снайперы, бьющие с окрестных деревьев.

      Вторая стрелковая рота, оснащенная лишь одной 45-миллимет-ровой пушкой, одним ротным минометом и двумя станковыми пулеметами, ничего не могла противопоставить этому шквалу огня, кроме солдатских сердец и солдатских шинелей, слабо защищающих солдатские жизни от снарядов и пуль.

      И остались от места расположения роты одни только сырые воронки в полуоттаявшей весенней карельской земле да комья разбросанной взрывами, пропитанной кровью земли.

      И висящие в кронах деревьев солдатские пилотки…

      5

      – А что, Силантий Егорович, так-то можно воевать. Всю войну так и провоевал бы.

      Второй номер Колька Борисов стянул со своего костистого тела гимнастерку, сбросил недавнюю обнову – белую рубаху и постелил их на южной стороне высоко выступающего над влажной землей вполне просохшего уже бугорка. Растянулся на них, подставив под весеннее утреннее солнце замусоленную свою физиономию, выступающие из-под кожи ребра – следствие перенесенного в детстве рахита, и впалый живот. И затянул желанную, мечтательную песню:

      – Одна беда при такой войне – медалей да орденов на нас не повесят.

      – Почему это, Коля, и не повесят? Ты же у нас бравый и добросовестный боец Красной армии, – Батагов поддержал пустой борисовский треп просто так, из уважения к своему верному оруженосцу.

      – А кто же даст человеку медаль, если он, скажем, просто так полеживает на войне и пузо греет? Таких дураков же не бывает.

      Разговор приобретал интересный оборот, и Силантий прилег рядом с Колькой, маленько отодвинув его с сухого места.

      – А зачем тебе, боец Борисов, медаль эта самая? Ну, напялишь ты ее на грудь свою впалую, ну и что?

      – А все девки мои будут в деревне, вот что!

      Николай