Траурная весна. Проза. Игорь Мазуренко

(не обнищавших) подданных осенней аллеи: шляпы, мантии, накидки, плащи, перчатки (монаршая прихоть или милость – единый цвет) брошено к нашим ногам, слух измучен, голос растворился в стремительном течении крови в жилах, взгляд устает вспоминать однажды уже виденные: крохотную шляпку с вуалью, насмешливые губы, нежный подбородок, ослепительную полоску шеи, прикрытую фиолетовыми лепестками воротника плаща.

      Облако, тяжелое серое облако сводит сумрак с внезапной тьмой – я уже не слышу ее слов (но догадываюсь об их восхитительном смысле уже по легкому движению губ) и ощущаю кожей лица только недостижимость и прохладу случайного облака…

      Несколько месяцев отпущено на чудеса: облик ее не отпускает меня ни на мгновение (я вижу себя замерзшим посреди осени, а в иное время – опальный слуга ее), тысячи движений и жестов, миллионы слов – и над ними внезапное божество, жившее до меня, знавшее обо мне, ждавшее осень за осенью.

      В конце аллеи мы с Юлией остановились, ее лицо так близко, но сейчас луна скроется за облаком.

      – Послушай… Я тебя люблю…

      Облако настигает луну, шелестящая тьма прячет насмешливый шепот Юлии.

      5

      Корабль разбился о Левкадские скалы.

      Не об этом ли беседовали двое, а мы увидели в

      невинной беседе любовную игру? Хотели увидеть…

      Глоток сатириона – и веселье превратится в

      опасную игру слухов, случая и лукавой воли богов.

      Накануне праздника я, предвкушая беседу с меценатом, достаю альбом для гостей и перечитываю древние записи. Отношение мецената к альбому было покровительственно-отеческим, он никогда не отказывал себе в удовольствии, в стороне от общей беседы, разглядывая простенький рисунок обоев, исписать страницу ровными редкими строчками, облагороженными росчерками с завитушками заглавных букв. Свет лампы, вежливо зажженной мною, мягко изливался на его огромный лоб, и робкая небожительница тайно разглядывала неподвижный профиль мецената, волнистая шевелюра и горбатый нос экс-триумфатора. Меценат не замечает взгляда робкой небожительницы и пишет для нее и для меня: «Мечта – невинный зверек с проказами и шалостями существа, только что поселившегося в мире красок, запахов и ласк; она вечно вертится под ногами (так страшно наступить на нее, осторожность представляется нам нежной любовью), забавляясь с мимолетными, постоянно исчезающими зверьками – грезами. Паутина, которую плетет безобидный паучок – ложь, – вот она уже забивает глотку, стягивает до онемения руки (как просто было разорвать паутину, когда ее было немного) … Да и тот прежний невинный зверек превращается в безжалостное чудовище, а мимолетные зверьки обнаруживают неведомо откуда появившиеся щупальца; сон длится вечность, пробуждение дарит с издевательской усмешкой безнадежный хаос».

      6

      Я наклонился к Латонии и прошептал:

      в сатирион подмешан медленно