Гавань. Юлия Бекенская

из бродяг, когда они заглядывали в прозрачные, выцветшие от времени глаза старухи.

      Обходили по широкой дуге.

      И когда шла она, высокая и прямая, с холщовым мешком, собирая одной ей известные травы, спьяну мерещилась кое-кому коса у нее за спиной.

      А кому охота старуху с косой обижать? Или, например, ее кролика?

      Шелест, треск. Шаги.

      Обернуться хотела – и не успела. Что-то ухнуло, крякнуло, накинулось сверху, глаза застило и шею сдавило.

      Платок у Ядвиги плотный, пуховый. Его-то с плеч на голову ей и накинули, да затянули, прямо на горле. Вздохнуть хотела – и не смогла. Рот волосатой тряпкой забит.

      В спину толчок – и повалилась в бурьян головой. Колкие травы царапнули руки, даже сквозь ткань продрались.

      В пыльной тьме дышать стало нечем, шарила руками, чтоб платок с головы стянуть, а в это время кто-то рвал мешок у нее с пояса.

      Дыхания не хватало. Не шаль – бесконечное полотно, перед глазами красные всполохи, сердце кольнуло. Забилась, закопошилась, едва распутала проклятую тряпку.

      Еще не видя, ловя ртом воздух, шарила перед собой, но руки натыкались на корни и мокрые ветки, и стоя на четвереньках, она никак не могла надышаться.

      Влажный нос уткнулся в ладонь. Кокос, дружочек, беги, пока цел!

      Завалилась набок, неловко села на землю – и увидела обидчика.

      Лядащий, жилистый мужичонка. Стоит над ней, ухмыляется. Даже не думает убегать – не спеша распутывает тесьму на мешке, лезет добычу смотреть. Смелый, ишь – со старухами воевать. Вдруг вытаращился, аж глаза на лоб полезли:

      – Кролик, что ли?..

      И в прыжке Кокоса за уши – хвать!

      Кокосик висит, как игрушечный. А мужик хорохорится:

      – Твой, что ли, кролик, бабка? Было ваше – стало наше!

      Тяжело подниматься с земли.

      Встала Ядвига, отряхнулась:

      – Пусти, – говорит.

      – Ага, разбежался, – скалится фиксой, – а может, я, бабушка, кушать хочу. Кушанькать мне надо, ням-ням, – кривляется, корчит плаксивые рожи.

      – Отпусти, – говорит Ядвига.

      А в глазах темнеет, и не нравится ей эта темь. Знает она, что за ней приходит.

      – Заладила: пусти да пусти! А мне пох! Я – гегемон! Я жрать хочу! А если я жрать хочу, значит буду. Никто меня не накормит! Все сам! Нет такого закона, чтобы мужику голодным сидеть!

      Темень из глаз выплескивается на свет. И туман за плечом мужика из серого становится черным.

      – Кролика отпусти и мешок положи, – тихо-тихо, чтобы не потревожить то, что движется, что выползает из тьмы, говорит Ядвига.

      А сама видит – не хочет, а видит, как покачиваясь и шевеля губами, в тумане проплывает голова, похожая на гнилую дыню. Как белобровая девчонка с косицами со всех ног бежит по тропинке к морю. Как из кустов выходит человек, за ним другой, и еще, окружают кого-то плотной стеной, крик в ушах – вой, в котором человечьего мало, но знает – то человек. И даже знает, какой. Но за всем за этим есть