Гавань. Юлия Бекенская

знать, чем дело кончилось.

      – Открыл. Избушка-то у него прямо тут и была, – взмах руки в перелесок, – с избушкой той он и сгинул. Говорят, пришли к нему – а там половину дома, как срезало. Стены нет и крыши. И колдуна одна половина осталась: будто шагнул куда, наполовину прошел, а вторая-то, значит, здесь… и сапог стоит. Так свою смерть и встретил…

      Молчит Тая. Перед глазами сапог колдунский. И Митька молчит.

      Вот дед! Как теперь домой воротиться? Страх же идти. А ну как колдун вылезет? Или его половина…

      А тот продолжает:

      – В тех местах из болот, говорят, камень вылез. Огромадный, что твоя гора. И синий. Рос он из болота, рос, мхом покрывался. Стал, будто простой, обычный. И камень тот-то, когда памятник Петру Алексеичу ставили, вытащили волоком из болот сто молодцов и сто лошадей. А потом повезли на двадцати телегах, на трех кораблях, по земле, по воде. И поставили в самом центре Петербурха. Так камень теперь и стоит. Да только не знает никто…

      – Чего не знают, дедо?

      – Что камень-то тот – колдовской. Что Брюс-то, когда от смерти бегал, лаз открыл неизвестно куда. Сам-то, вишь, не прошел, а камень на его место прибыл. Не простой тот камень, истинно вам говорю. Наплачется город тот, где тот камень в центре стоит…

      Солнце скрылось за тучи, стало совсем зябко. Наплачется…

      Вот и мама ей тоже: не смейся так много – горюшко насмеешь.

      Мама почти не смеется – лишь иногда в кулак прыскает, когда Тая ее смешит. А в глубине, в желтоватых лисьих искорках глаз, как ил на дне затона – горе.

      – А теперь ты, – кряжистый палец упирается Митьке в грудь, – свою сказку мне расскажи! Куда бревна-то с пожарища таскаешь? Видал я тебя! На что тебе бревна?

      – Ни на что, – насупился Митька.

      – Нет такого закона, чтобы мальцам по пожарищам шляться! Мервяка вон оттуда увезли! А тебе неймется! Я гляжу – а он, ишь, муравей, тащит. Мало пороли тебя? Так я тебе!..

      Раскипятился дед: насупил брови, палкой грозит. Распалился, бороду лопатой выставил.

      – Бежим, – кричит Митька, – спасибо, дедо, за сказку!..

      И как понесется!

      А Тая – за ним.

      Гегемон и кролик

Питер, девяностые, весна

      Нечасто Боцман возил Ядвигу на берег, а сегодня еще и припозднился.

      Вечерело. Дневные рыбаки отвалили с причалов. На берегу было бесприютно и тускло: ватное небо, влажность, как водится, сто процентов, и туман с воды наползает. Зато народу почти никого.

      В такую погоду хорошо нагуляться по сырости, продрогнуть, как следует, а потом – в теплую баньку.

      А еще лучше – дома сидеть. Но куда денешься: коммуна – дело такое: от каждого – по способностям, каждому… как получится. Вот и натягиваешь поверх куртки теплый пуховый платок. Какая весна, такой и наряд. Плюс старость.

      – Через час заберу, – сказал Боцман, и, надвинув на глаза шапку, развалился на трех скамьях моторки, прикрывшись курткой, – покемарю пока.

      А они с Кокосиком к причалу пошли. Питомец не отставал,