Гавань. Юлия Бекенская

в коридоре.

      – Мамзель, тут к вам-с. Эта… – Федька, сын здешней кухарки, высунулся из-за ширмы и скорчил плаксивую рожу.

      Нора вздохнула. Работать, опять работать…

      – Впусти в приемную. Скажи, благоволите, мол, подождать. Госпожа закончит обряд и будет.

      Голос у Норочки тоненький, звонкий. Таким только с булочником разговаривать. Для клиентов другой.

      Голова пропала. За дверью послышалось:

      – Мамзель наряжаются. Обождать надо.

      Вот чучело конопатое! Все перепутал. Впрочем, и в самом деле надо одеться.

      Остановилась у шкафа, задумалась.

      Но как же славно, что город соткан не только из сумасшедших, но и из тех, кто желает сойти с ума…

      Что же надеть? А, не все ли равно. Если клиентка так рано приперлась, хоть в халате выйди – ей ладно будет.

      Видать, припекло.

***

      Гостья ожидала в кресле, испуганно косясь на портреты. Еще бы. Они – венец Нориной изобретательности.

      А шельмец ловко изобразил! Нора прикусила губу, чтобы не улыбнуться, и прошла к столу.

      Эта клиентка всякий раз приходила в шляпке с вуалью, «дабы блюсти инкогнито». Божечки, да хоть в гардину ты завернись, тебя увидишь – век не забудешь. Сама, что твой дирижабль, идет, как гусыня на выпасе, все вперевалочку, шлеп да шлеп.

      Вуаль у нее. Инкогнито она. Перчатки можно закладывать, что сейчас будет реветь.

      Нора бросила на гостью проницательный взгляд. Та сжалась. А она почувствовала себя великаншей, хотя и ростом, и уж тем более статями, мадам превосходила ее раза в два. Но здесь, в своем царстве, была Норочка госпожой.

      Водрузила на стол хрустальный шар и принялась зажигать свечи.

      Приемную свою она обожала. Все здесь было красиво, таинственно и пугающе: от портретов на стенах до реторт с загадочным содержимым. В склянках с притертыми крышками хранились снадобья, по большей части купленные в зеленной лавке – но клиентам знать о том не положено. Колокольца над дверью позвякивали от движения воздуха, а тяжелые шторы даже в солнечный день дарили необходимый для таинства полумрак.

      Более прочего гордилась Элеонора умением увидеть магическое в простом. То, с каким благоговением брала она в руки ветку полыни, сломленную во время случайной прогулки, любовно рассматривала сушеные репья, снятые с дворового пса, заставляло и клиентов относиться к предметам с почтением и опаской.

      Вот лорнет с обломанной ручкой – ах, знали бы вы, при каких обстоятельствах треснул стержень слоновой кости! А этот камень в полночь, в грозу, был отколот с надгробия чернокнижника Брюса…

      Зажгла последнюю свечу и обратила взгляд на клиентку.

      Эх, не с кем было держать пари. Озолотилась бы! Сейчас заревет.

      Дирижабль не подвел:

      – Вы не представляете, – произнесла мадам дрожащим контральто, – какой сон я сегодня видела! Сам! Сам пришел!..

      – Я ему говорю, проходи, милый друг,