После любви. Виктория Платова

сильна, и одиночество, на которое я сознательно обрекла себя, не делает ее слабее. Поход на рынок – еще один способ отвлечься от нее. Или – напротив – усилить. Но салака, сельдь и ставрида – плохие союзники, если вообще можно считать их союзниками. Вернувшись с рынка, я обнаруживаю прилипшие к губам и пальцам чешуйки. Тело тоже покрыто чешуей: грудь, живот, тыльная сторона бедер. Смыть, содрать ее не представляется возможным.

      Что, если она так и останется на моей коже?

      Как оставалась впоследствии не раз, но тогда это произошло впервые. В крошечной библиотеке Доминика я нахожу потрепанную энциклопедию рыб и, запершись в номере, внимательно изучаю ее. Если уж мне предстоит стать рыбой, хотелось бы знать, какой именно.

      Салака, ставрида, сельдь – не самый подходящий вариант.

      Может быть, тунец?

      За ужином я в шутку обсуждаю свои возможные перспективы с Домиником. В ответ он и произносит: ты неважно выглядишь, Саша́.

      Неважно выглядеть еще не означает стать рыбой, но именно это замечание заставляет меня на следующее же утро вернуться к Ясину. Мы улыбаемся друг другу и стараемся из нескольких французских и арабских фраз слепить подобие разговора:

      – Я была у вас вчера, – говорю я Ясину. – Я покупала рыбу.

      – Я помню, – отвечает он.

      – А теперь не могу от нее отделаться.

      Причал почти пуст, если не считать катера Хасана и Хакима, пришвартованного метрах в пятидесяти. И чаек, кружащихся в поисках пищи; над лодкой Ясина не видно ни одной. Ясин разводит руками: он не понимает, чего от него хочет белая женщина.

      – Губы. Вы видите, какие у меня губы?

      Мне не хватает словарного запаса, чтобы объяснить ему: я промучилась всю ночь, пытаясь избавиться от чешуи, стоит прикоснуться к ней – и кожа начинает кровоточить.

      Ясин смотрит на меня снизу вверх, широко расставив ноги и покачиваясь вместе с лодкой.

      – Идите сюда.

      – Куда?

      – Спускайтесь.

      Я прыгаю в лодку к Ясину, чешуйки – одна к одной – сверкают на солнце, должно быть, со стороны они смотрятся красиво, смотрятся волшебно.

      – Что мне с этим делать?

      Несколько секунд Ясин рассматривает мое лицо, затем тихо произносит:

      – Маlheur…

      Несчастье, вот как. Французское слово, сказанное арабом, выдает его русскую сущность. Мою русскую сущность – несчастье.

      Я несчастна. Со мной случилось несчастье. Спасаясь от него, я бежала в Эс-Суэйру, но покоя нет и здесь. Лучше бы я заразилась герпесом.

      Ясин манит меня пальцем. Чтобы добраться до него, приходится приложить усилие: лодка гораздо больше, чем казалась мне с пирса. К тому же она забита рыбой, но характерного запаха я почему-то не чувствую.

      Стоит мне приблизиться, подойти вплотную, как Ясин крепко обхватывает мой подбородок и целует меня в губы.

      Все происходит так внезапно, что я не успеваю ни возмутиться, ни отшатнуться. Ни ткнуть Ясина в зубы. Но даже если бы успела…