Ралли Родина. Остров каторги. Максим Привезенцев

Ландсберг уже потом…

      – Да нет же!

      – Спорим?

      – Спорим.

      Они ударили по рукам и застыли, сжимая ладони друг друга.

      – Антон Павлович, – поколебавшись, позвал угрюмый. – Не сочтите за наглость, но не могли бы вы…

      Чехов кивнул и разбил, но скорей машинально, чем осознанно: все его мысли вновь были заняты Ландсбергом.

      «А ежели б он не совершил то ужасное двойное убийство, кто б на острове казармы строил? – думал литератор. – Разве не должен подобные работы организовывать человек не судимый?»

      – Пойдемте, Антон Павлович, – позвал Ракитин. – Начнем с общих камер, потом и до кандальной дойдем…

      – Добро, – кивнул литератор.

      Ракитин открыл перед ним дверь, и Чехов прошел в узкий коридор, ведущий, к дверному проему, за которым, похоже, уже находились камеры. Спорщики остались в предбаннике; оглянувшись, литератор увидел, что они, продолжая говорить, медленно бредут к выходу из кандальной – наверное, возвращались на прежний пост, снаружи.

      – Антон Павлович, – снова окликнул Ракитин.

      – Иду-иду, – пробормотал Чехов.

      Узкий коридор закончился, начался широкий, по обеим сторонам от которого находились стальные двери с небольшими смотровыми оконцами. Через них надзиратели могли спокойно наблюдать за тем, что происходит в камерах.

      – Что тут, Жмыхов? – обратился Ракитин к местному тюремщику, русоволосому бугаю с широченными плечами.

      – В этих камерах у нас самые неуемные, – пробубнил солдат. – Заскучали и решили бежать. Не знаю, на что надеялись. Может, хотели укокошить капитана одного из пароходов? Потому что вплавь отсюда до материка никак, сами понимаете…

      Он говорил буднично и спокойно – как, впрочем, и большинство его собратьев по оружию, проведших довольно много времени на острове каторги. Тот же Ракитин в их первую встречу практически бесстрастно рассуждал о неподдельно ужасных вещах.

      «Возможно, виной всему моя фантазия, чересчур богатая, – подумал Антон Павлович. – Он говорит – «возможно, хотели убить», а я себе представляю, что уже убили, что это – факт свершенный, и представляю, конечно же, в деталях…»

      Мотнув головой, дабы отогнать жуткие, кровавые образы, Чехов снова уставился на своих провожатых.

      – Давайте зайдем в какую-нибудь? – предложил Ракитин. – Это же безопасно?

      – Ну а то, – ухмыльнулся Жмыхов. – В кандалах-то уже не набегаешься…

      Он достал ключи и открыл замок – допотопный, громадный, словно подчеркивающий тщету любых грез заключенных о свободе. С протяжным скрипом дверных петель открылась дверь, и Чехов вместе с Ракитиным и надзирателем вошли внутрь.

      Камера оказалась небольшая, но людей в ней жило два десятка, не меньше. При виде этих оборванных, грязных, одетых в лохмотья людей у Антона Павловича все внутри обмерло и покрылось ледяной коркой. Ему доводилось уже видеть кандальных в городе, когда их проводили мимо дома, в котором Чехов поселился, и каждый раз литератор вздрагивал, глядя на понурого