Захудалый род. Николай Лесков

у нее припоздала, а потом высказала опасение идти одной через бугор, где ночевала овечья отара, около которой бегали злые сторожевые собаки. Влюбленный студент не смел вызваться быть ее провожатым, но она сама его об этом попросила: богослов, разумеется, согласился; он выдернул из плетня большой кол, чтобы защищаться от собак, и пошел вслед за своею возлюбленною. Дорога была нехороша; днем выпал дождик, и суглинистая земля смокла и осклизла. Ольга Федотовна плохо ступала: она была, как назло, в новых башмачках, и ее маленькие ножки беспрестанно ползли назад или спотыкались.

      Если она к этому прибавляла что-нибудь с намерением дать понять своему сопутнику, что ей очень трудно идти одной без его поддержки, то, вероятно, делала это с большим мастерством; но тем не менее румяный богослов все-таки или не дерзал предложить ей свою руку, или же считал это не идущим к его достоинству.

      Ольга Федотовна решилась прервать это затруднение.

      – Василий Николаич, – сказала она, – что вы это сзади меня идете?

      – А что же такое?

      – Да так, нехорошо… вы точно служитель.

      – Ничего-с.

      – Нет, вы бы лучше рядом шли да мне бы руку дали, а то очень склизко.

      – С большим моим удовольствием, – отвечал богослов.

      – Или вам, может быть, со мной под руку стыдно и неприятно идти?

      – Нет, отчего же… напротив, даже очень приятно.

      – Вы, впрочем, откровенно скажите: если стыдно, так вы не беспокойтесь.

      Богослов еще раз повторил, что ему приятно, и они взялись под руки, но разговор у них прекратился, а дорога убывала. Ольга Федотовна видела, что спутник ее робок, сам ни до чего не дойдет, и снова сама заговорила:

      – Вы, Василий Николаич, много учились?

      – Много-с.

      – И ведь трудно небось?

      – Ничего-с.

      – Как же… есть науки трудные.

      – Есть-с.

      – Ну так как же с ними?

      – Преодолеваешь.

      – И секут?

      – Секут-с.

      – И вас там секли?

      – Непременно-с, как и всякого.

      – И слукавить нельзя?

      – Нельзя-с.

      – Отчего же?

      – Потому что это всегда перед начальством делается.

      – Неужто начальник смотрит?

      – Постоянно-с.

      – Ах боже мой! а он светский или монах?

      – Монах-с.

      – Монах!

      – Наверно так-с.

      – Так это ведь как же, должно быть, конфузно?

      – Отчего же?

      – Да при монахе-то?

      – Нет-с; в молодых годах ничего, и потом больно, так уж не разбираешь.

      – Видите ли! а вы сколько лет там находились?

      – Тринадцать-с.

      – Ах боже мой! И какое число несчастливое.

      – Это предрассудок-с.

      – А ведь скажите: в науках о сердце ничего не говорится?

      – В каком смысле?

      – Чтобы как любить должно и как мужчине с женщиной обращаться?

      – Ничего-с.

      И