Фатум. Том третий. Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

нас оставил, родимец, в сем чертоплясье… Наготьё да босотьё мы без тебя. Я же, батюшка, голубь вы мой, никогдась из вашей воли не выходил… Господи, Господи! Прости ты меня, Андрюшенька, грешного, что не прикрыл я тебя… Жить-то мне нонче к чему-у?..

      Слезы изыскрили выцветшие глаза денщика, и он упал лицом на рваный пулей кафтан Преображенского, жмуря от скорби и горя глаза.

      – Легче, легче,– хрипло осек его слабый голос капитана.– Так можно и душу разорвать, брат. А ну-к, привстань, душно мне…

      Палыч, не веря своим ушам, оторвал сырую щеку от груди капитана… Топыря в радости пальцы, он, утирая треперстием слезы, истово осенил себя крестом.

      – Святый Боже, ужли сторговал да вымолил твою жалость?

      – Подарок отца Аристарха благодари,– морщась от боли, усмехнулся Андрей.– Кольчуга его спасла…

      Преображенский, тяжело опираясь на локоть, свободной рукой рванул ворот кафтана, оголяя сверкающую плотными кольцами стали грудь. Чуть ниже сердца, вгрызаясь в кольчужное звено, точно жадный упырь, присосалась мятая пуля. Андрей ковырнул ее ногтем, подхватив на ладонь:

      – А ведь это смерть моя была, Палыч.

      – Она самая, батюшка… – денщик вновь перекрестился и припал губами к руке капитана.

      – Ладно, спасибо Всевышнему и тебе, ангелу-хранителю моему,– Андрей крепко прижал голову старика к своему плечу, но через секунду уже беспокойно вопросил:

      – Что Джессика? Митрофан?

      – Тише, тише, вашескобродие,– Палыч бережно, но требовательно уложил капитана на теплый песок.– Обожди маненько. Наши вот-вот объявятся, нагрохотали мы тут хлопушками, страсть. Успокою: мамзель ваша жива, без чувств токмо, но то даже полезно для их породы… Без ентого оно даже как-то неприлично… Непорядок, значит.

      – Тьфу ты, болтун! – плечи Андрея облегченно обмякли, лоб разгладился от морщин.– Твоим языком только сваи забивать. Митрофан где?

      – А эт еще хто таков?

      – Зубарев! – капитан лишь раздраженно отмахнулся, теряя терпение.

      – А, Мотька-то зверь?.. – Палыч бросил полный лютой ненависти взгляд на труп каторжника и, багровея лицом, выдавил:

      – Сбоярили спесь с людоеда… Убил я его. Ну и стервец… Ну и антихрист… Не дай, Иисусе Христе, радости дьяволу… Эт, значит, он на корабле православные души губил, оборотень?

      Андрей устало прикрыл глаза:

      – Он, Палыч, он… и в Охотске… все беды… тоже его рук дело. Ты вот что, друг сердешный,– Преображенский тепло тронул серебряный ус денщика.– Хватит со мной, как с писаной торбой, возиться, чай, не в юбке родился я. Спроворь лучше воды, а я покуда справлюсь и помогу мисс Стоун…

      – Да куды вам, зашибленному? Я сам, барин, и туда, и сюда… Вы ж знаете…

      Старик внезапно осекся, будто напоролся грудью на штык. В зелени глаз капитана, где только что отражались белые длинные перья облаков и он сам, Палыч вдруг различил фигуру, что сажевой тучей нависла над ним.

      – Палыч! – предупредительный крик капитана оглушил старика,