Узник Двенадцати провинций. Франсуа Плас

Потом он осмотрел мои уши, глаза (грубо приподняв пальцами веки одно за другим), язык и зубы. Это было очень неприятно. В довершение всего он похлопал меня ладонью по спине и по груди, вызвав неудержимый кашель. Таможенники переглянулись, поджав губы. Хуже унижения не придумаешь: опять я, Гвен Перхун, согнувшись пополам, проклинал свою слабую конституцию. Посмешище родной деревни, вошка знахаря. И здесь тоже всем смешно. Паразит, недоносок, говорил верзила Лоик Кермер, когда тряс меня, как грушу, потешаясь над моим тщедушным телом. Вот взгляните на него: всего на три года старше меня, но уже крепок и силен, как взрослый мужчина, и он не станет дожидаться призыва, потому что ни за что на свете не хочет опоздать на войну. Ему дадут винтовку, форму, и он со всей армией будет праздновать Рождество у кайзера. В Берлине.

      «Откуда ты?» – спросили меня, и я, бросив вопросительный взгляд на Йорна, неопределенно и растерянно махнул рукой в сторону моря, за что удостоился от него одобрительной улыбки, а от них – удовлетворенного кивка. Я стоял, не зная, куда себя девать, как выброшенное на берег бревно. Разговор был окончен.

      Таможенники сгрузили на землю мешки. Один из них открыл амбарную книгу. Я догадался, что они продавали рыбакам соль. Или, вернее, имели на нее монополию, и тем волей-неволей приходилось ее покупать. Первый мешок развязали. Подошел один из рыбаков, зачерпнул горсть содержимого – песка в нем даже на глаз было не меньше, чем соли. Его лицо вытянулось, когда таможенники назвали цену. Он бросил соль через плечо.

      Гнев его был заразителен. Один бесноватый закричал, что не станет больше платить, другой, пересчитав свои медяки монетку за монеткой перед носом у секретаря, швырнул их ему в лицо и назвал его вором. Таможенник хотел было его скрутить, но получил в ответ такую затрещину, что с порванным воротничком опрокинулся наземь. Заплакали дети. Залаяли собаки. Женщины между тем уже вскрывали оставшиеся мешки ножами, а рыбаки полными пригоршнями рассыпали их содержимое, грозя повесить «подлецов из таможни», которые аж пыхтели от возмущения. Вмешались стражи и своими пиками без церемоний оттеснили толпу. Последовала короткая схватка, было много брани с обеих сторон и ударов в пустоту, кое-кому намяли-таки бока, но толпу обуздали. Присмиревшие рыбаки стали собирать рассыпанную соль. Всем пришлось заплатить подать, а смутьяну, что вспылил первым, еще и штраф. «Всегда расплачивается один за всех», – подумал я.

      Таможенники утирали еще красные после стычки лица, а секретарь в порванном воротничке пересчитывал деньги. Подняв голову, он велел Йорну приготовить поклажу. Йорн сделал мне знак: мы отправлялись с ними.

      Я обнаружил, что чувствую себя на спине мула куда лучше, чем на палубе корабля, но пейзаж кругом был унылый. Болота и в самом деле тянулись на километры, там и сям виднелись тростниковые хижины да изредка хутор, огороженный одной простой жердью поперек дороги. Я сызмальства знал только мою деревню, ланды вокруг, порт и море.