РУСАЛКОНАВТ ВСЕЯ РУСИ. КИР КОРОВ

И в Московонии меня может найти всякий желающий: в нехорошей квартирке, варьете, Кащеенке, Соловьёвых горах, Патриархих прудах и вообще, где только пожелает. Для этого надо лишь настроить сердце на Центр Мира. Позови меня тогда хоть с собой, хоть к себе, и я соткусь из знойного майского воздуха: на Патриархих, Чистых, Долгих или ещё каких-нибудь прудах. Или из мягкого воздуха бабьего лета. И опять завяжется-зачнётся интересная история, я её подери…

      Проговорил и исчез вместе с компанией, как и не было никого. Только на лавочке остался пакетик с воблой, слегка початый ваучер с «Останкинским» и верёвочка с серебряным колокольчиком от огромного Чёрного Козлоида, которого сам патриарх Ермоген ни Святой Водой, ни Честным Крестом прогнать отсель не мог…

      Каждое утро не спят в доме снов мои мышли…

      Поезд смерти (а какой поезд – не поезд смерти?) проносится мимо этой dream-хибарки в страну вечного никогда в двадцати вздохах от точки сборки моего болезненного воображания через каждые шестьсот шестьдесят семь вздрагиваний пульса. Его голубые вагоны сплошь забиты мерцающими на жк-экране трупами людовинов-чебарашек, продолжающих мерно падать на рельсы под заунывные песни последнего генномодифицированного рептилоида постанархеомодерна.

      По осени мои поезда желтеют, но что мне эта «жёлтая стрела» из жёлтой повести с пассажиром по жёлтому билету, читающим в жёлтой газете объявление о ценах на Сонечку-Мармеладку? Она сама приходит ко мне каждую ночь без всяких объявлений и предупреждений, сверкает в лунном свете своими мармеладными дольками под брызги моего элитно-породного жемчуга, и в серебристой лужице вязнет грохот вагонов.

      Но стоит только Мармеладке перекинуться мышью, как я тут же просыпаюсь у навсегда погасшего камина в свой угловатый жёсткий сон, в котором если и хочется поднять свои чресла из кресла, то лишь для того, чтобы пойти замочить какую-нибудь зловредную резиновую старушонку по кличке Webmoney, а по пути туда и обратно ещё и Пистис-Сонечку, Грушеньку и Настасью Филипповну прямо на кровавой дорожке Кински-Феста.

      Остальные после этого сдуются сами, обернутся миллионами электронных купюр с эротическими водяными хэштегами и полетят, заснуют с бесстыдством крокодила в московско-октябрьском реболюционном вихре над болотами и борделями Саньки Пестельбухого, уже три сотни кальп вяло имитирующего декаданс моего химпер-мифа: серосклизлые улицы, аляповитые дворцы, обмельчавшие душой и телом сфинкстеры на пластилиновой набережной, всадник с обезумевшей головой, мумия повешенного на шпильке Св. Пестеля и Аквапарк-ГБ наоборот.

      О, маленькая серая садистка с матовыми бусинками жутковато-ртутных глазок! О, Мармеладка-Пистис! Ты скребёшься в своей половой щели, и я не усну, покуда не убью тебя, пусть даже мне придётся вылезти из-под одеяла своих мучительно комфорт-табельных фантомазмов в этот вечно не отапливаемый косметически-холодный враждебный мир.

      Ни