РУСАЛКОНАВТ ВСЕЯ РУСИ. КИР КОРОВ

их воображаемых иерархий и не приносящее регулярного потока бабла в церковную кассу – Дьявол!

      Так что зря Вы пьёте пиво – это в Москони не спасает от Голгофы. Тем более не следует это делать на Патриарших прудах. Здесь после банки пива может такое причудится! Патриархи – большие любители спектаклей про Голгофу. Каждый божий год съезжаются на мерсах на мессы изображать крестные муки. Вот только их лоснящиеся парсуны и животы никак не вписываются в мученический формат, но это их не смущает. Так что лучше пить пиво в Останкине с Властимиром Беркутовым. А ещё лучше Вам сидеть в своей хибарке под Ясенем и смотреть, как падают с него дубовые листья. Чего Вы в этой своей мифологической Москонии забыли?

      – Как чего, вас ожидаю! Разве Вас чем-нибудь, кроме распития пива на Патриарших прудах выманить?

      – Чего ж Вам от меня угодно?

      – Как чего? Просмотреть Вас как надоедливую фантазию – и забыть! А то бродите по аллеям моих представлений, во сне приходите, ну вот я и решился. А Вы думаете, меня эта Козья Гать сильно возбуждает?

      – Ну, так просмотрели?

      – Не так-то это просто, Мессир, слишком Вы универсальная и многозначная фигура! Объединяете в себе всех своих героев сразу. Боюсь, придётся вернуться ещё не раз…

      И я разлил по стаканчику гостям столицы. Кулёк вдруг заполнился рыбкой, которую ловко доставал лапой Бергамот, в подпитии весьма напоминавший мне одного знакомого ушастого героя мультфильмов. Я уже пил с ним брудершафт, размышляя о том, Коров я или Коровьев. Козазелло исчез и вскоре появился в виде Чёрного Козлоида с обеими кино-Марго-Vitae по бокам, в естесственных нарядах, естесственно. Козлоид был явно подшофе, немелодично бряцал колокольчиком и мерзким, блеющим, но всё же узнаваемым голосом гнусавил:

      – М-м-е-е-н-я-а-а-ить сам патриарх Ермоген Святой Водой и Ч-е-естным Кр-е-естом прогнать отсель не мог, м-м-е-е-н-я-а-а…

      – А я вот так преодолел свою привязку к приключениям в Мире Взбесившихся Феноменов (МВФ), – продолжал Вобланд, – Понтий Пилатес для этого хорошая фигура: всемогущий диктатор, не могущий справиться со своей тоской, ненавистью к жизни и головной болью. Для Мастера это тоже подходящий образ: прожив Пилатеса, он понял, что более не нуждается в нём. Всё вздор: как власть прокуратора, так и слава литератора! А особенно – романтичная фигура Странника Абсолютеня. Чтобы освободиться от привязки к феноменам вообще, надо выбрать и описать самую объемлющую архетипическую историю в истории цивилизации. Что Мастер и сделал. Так описал, что даже привлёк героев романа в свою жизнь. И освободился от этого бреда. А я от Мастера.

      – А почему роман о Понтии Пилатесе, а не о Иешуасе?

      – Иешуас уже не привязан так к земному, хотя привязка ещё есть и выражается в том, что земная жизнь не приемлется им как данность. Он ждёт времени, когда она преобразуется в нечто односторонне праведное. Но это его иллюзии,