Призраки (сборник). Максим Кабир

мешок домашних заданий. Бессвязные учебники вгоняли в тоску. Скучные лекции усыпляли почище морфия. Уже тогда Топчиев усвоил: не вдолбить знания, а привить к ним страсть – основная задача учителя. И на тернистом пути не обойтись без опытов и наглядных пособий.

      Сельская детвора души не чаяла в Родионе Васильевиче. Изголодавшиеся умы ловили каждое его слово, за право первым посмотреть иллюстрацию дрались братья Прохоровы, туаматрон с кланяющимся цирковым медведем вызывал бурные аплодисменты (заглядывающий на уроки пропойца Игнатов крестился и подозревал Топчиева в ворожбе).

      Но властителем детских фантазий был, безусловно, волшебный фонарь. Ученики вытягивались во фронт, столбенели, а Родион вставлял в фонарь стекло с собственноручными рисунками или родной литографией, запаливал горелку, регулировал объектив. Под дружный выдох на стене появлялась картинка. Африканские слоны, чудо-юдо-киты, восьминоги, небоскребы Нью-Йорка.

      Приходила в школу и Маша, праздничная, чарая. В приталенной самотканой кофточке или ситцевом сарафане, с ниткой янтаря на белой шее, с золотыми лентами в волосах.

      Однажды приключился конфуз: учитель вещал о жителях морских бездн, и краб гомалохуния вдруг покинул надлежащий ему квадрат. Кожух фонаря фыркнул паром, вода в конденсаторе закипела, запузырилась. Топчиев дотронулся до заслонки и ойкнул: металл обжег кожу. Маша оказалась подле него, встревоженная, готовая дуть на пальцы.

      – Я в порядке, – сказал он. – Глицерину добавим, кипеть не будет! Да, мужики?

      – Да! – загомонили девочки и мальчики.

      Ночами ему снилось, что из Парижа, от самого месье Барду, в Елески доставили астрономическую трубу…

      Но и без труб – с фонариками, заклеенными красной папиросной бумагой, он водил детей к холму изучать потоки метеоритов созвездия Андромеды и Геминиды.

      Стряпня Авдотьи Николаевны была простой, но сытной и обильной. На сливухе из сала и проса, на забеленных молоком щах и хлебе Родион Васильевич располнел.

      В конце ноября, зайдя к хозяйке, услышал из хаты ее голос:

      – Тридцатая, тридцать пятая… сороковая.

      – Сорок штук, таким манером, – вторил ей хрипло мужчина.

      – Забирай и катись к своим лешакам да болотницам, – серчала Авдотья Николаевна. – Избу мне провонял.

      – А в избе-то ты, голубушка, за чьи деньги красоту навела? Ходики вон купила, не на полатях с соломой спишь, а на кровати, как городская. Чай, меня, зловонного лешака, благодарить надобно.

      – Деньги не твои! Помещичьи деньги.

      – А что, – насмехался мужчина, – помещик их тебе сам таким манером ссудил? Или ты под иконами ворованное у меня берешь?

      – Дурак помещик, нанял лису курятник охранять.

      – А ты жалуйся. Губернатору письма пиши. Императору вдругорядь. Ты же грамотная.

      – Все, черт тебе кишки выпусти! Иди, иди отседова!

      Родион схоронился за тыном и смотрел, как из дома выходит Шипинин. Под мышками конюх нес рулоны белой материи, быстро пачкающейся о его грязную чугу.

      По