Суд. Василий Ардаматский

метру:

      – Этого на столе не было. Я смотрела внимательно. Не было!

      – Я устала, – шепнула Наташа.

      – Слава богу, это позади, – ответил он.

      – А что впереди? – с непонятным вызовом спросила Наташа.

      – Господи, вся наша жизнь! – весело воскликнул Евгений Максимович.

      Наташа смотрела на него пристально, без тени улыбки.

      Но вот зал опустел, и официанты, убрав посуду, стащили со стола скатерть и пригасили люстры, в открытое окно уплывал густой табачный дым, а в зал хлынул холод. Праздник окончен, все выглядело серо, буднично. Но что же сегодня произошло в этом зале? Действительно праздник? Здесь началось счастье Наташи Невельской и Евгения Горяева? Кто знает?.. Могли бы быть философами-предсказателями официанты этого зала, ведь они каждый день тут, то на свадьбе, то на поминках, то на защите докторской диссертации. Но нет, официанты знают немного, им некогда задумываться…

      В далеком углу зала тихо беседовали старший официант и администратор зала. Просмотрев итоговый счет и заглянув в какие-то свои записи, администратор сказал печально:

      – Что же это получается? Мы сегодня и полсотни не имеем?

      Официант только руками развел:

      – Вы бы поглядели, как эта мамаша контроль вела, у нее запись заказа лежала возле тарелки, и она каждое блюдо считала. Она же хотела копеечный салат нести на контрольные весы, честное слово. А икру – все розетки лично просмотрела. А коньяк? Звездочки, гадюка, на этикетках считала. А на чай ровнехонько десять процентов, сказала «как в Европе» и еще недодала сорок копеек. Ей-богу, давно такой горькой свадьбы не было!

      Администратор тяжело вздохнул, но смотрел на официанта пристально и даже подозрительно. В общем, тут понятие о счастье было свое…

      Глава пятая

      Ах, как хорошо было Лукьянчику дома после больницы! Жена – красавица его Таня – устроила ему ванну, сама его мыла, мыла и целовала. А потом угощала его ледяным клюквенным морсом. И тут же позвонил тот самый пресловутый Вязников.

      – Михаил Борисович, извини меня, дурного, – просил он глухим виноватым голосом. – Наговорил я тебе тогда три короба, и все дурь сплошная. Забудь, Михаил Борисович, и знай – более верного человека у тебя нет и не будет. Прости. А если что понадобится по пароходству, только мигни – все сделаю.

      – Ладно… проехало… – помолчав, сказал Лукьянчик и повесил трубку. На душе у него было легко и певуче. И вообще, в больнице можно было отлеживаться не так долго…

      Лукьянчик задумался: почему это, в самом деле, Глинкин так долго держал его в больнице?

      Позвонил ему на работу, и тот, не здороваясь, спросил:

      – Вы дома?

      – А где же еще?

      – Я буду у вас вечером. – И положил трубку. Что это с ним? Будто он чего-то боялся и сейчас…

      Ладно, вечером все выяснится. Лукьянчик сообщил жене, что вечером будет Глинкин.

      – Мог бы хоть день без этого… желтушного, – рассердилась она.

      – Ничего, Танюша, мне надо с делами разобраться, завтра уже