Наследство последнего императора. 1-я книга (I). Николай Волынский

он долго сидел в кресле в пальто и шапке. Потом сказал Коржакову:

      – Чаю неси, горячего. С лимоном. Пить хочу…

      И горестно вздохнул, принимая от Коржакова тяжелый серебряный подстаканник. Сделав глоток, повторил:

      – Пить хочу… Что же это подлец Клинтон подсыпал мне в виски?

      Коржаков не ответил, только медленно покачал головой. Ельцин усмехнулся:

      – Подсыпал – уверен на сто процентов. Ну, скажи, разве я так напивался когда—нибудь?

      – Да, Борис Николаевич, уж так не бывало, – Коржаков передернул плечами, вспомнив, как бывало. Если Ельцин перебирал, он это, как правило, сознавал и останавливал пьянку или запой своими, порой неожиданными способами. Однажды возвращаясь с дачи в Завидове, где они с Назарбаевым пили по—черному – русский президент таким образом извинялся, что развалил СССР без участия казахского, – он велел остановить свой членовоз около придорожного озера: заметил в нем полынью. Подошел к ней, разделся догола в тридцатиградусный мороз на глазах у назарбаевских жены и дочки и сиганул в прорубь. Плескался там минут десять, пока Коржаков с помощниками не вытащил президента силой. Но президент кочевряжился, не хотел одеваться, уворачивался, болтая причинным местом направо и налево. На следующее утро – как ни в чем не бывало: только легкий насморк прошиб. Да – так, как сегодня, Ельцин еще не напивался.

      – Самое главное, ничего не помню, – пожаловался он. – То есть, всех помню – кто что делал. Задницу этой бабешки помню – хорошая попка, как волейбольный мячик без покрышки. А что они говорили и что я пообещал, ничего не помню.

      – Вы пообещали Гольдману и Ксирис закончить дело с царем, которое начали в семьдесят восьмом году.

      – А как я его начинал? – поинтересовался Ельцин. Ему внезапно стало холодно.

      – Не знаю, – ответил Коржаков. – Этого я не слышал, потому что подошел позже. Слышал только – Гольдман сказал, что царь оставил в банках Лондона еще в ту войну, до революции двенадцать тонн золота.

      – Шесть, – задумчиво поправил его Ельцин.

      – Нет, двенадцать, – возразил Коржаков. – Шесть – это не то золото. То – государственное, собственность империи. Его царь передал в залог военных поставок. А двенадцать тонн – личное золото царя. Англичане золото взяли, но оружия не поставили. По идее и по закону, это золото у них надо отобрать. Кстати, не только англичане у нас стибрили столько, что можно было десять перестроек спокойно провести и сто демократизаций с реформами без того, чтобы народ подыхал с голоду.

      – Ну, ты не очень—то с народом! – прикрикнул на него Ельцин. – Голодает… Где ты видишь, чтоб народ голодал? Выйди на Тверскую – ты когда—нибудь видел в витринах столько продуктов? Есть даже киви!

      – Тверская не Кострома, – отмахнулся Коржаков. – И зарплаты там другие, вернее, совсем никакие… А что касается золота вообще – тут много интересного. Знаете, сколько у нас украли французы? После первой мировой войны?

      – Много?

      – Не то