Упраздненный театр. Стихотворения. Булат Окуджава

мои, о том, что вспомнилось,

      не уходите со двора: нет счастья в этом!

* * *

      Не слишком-то изыскан вид за окнами,

      пропитан гарью и гнилой водой.

      Вот город, где отца моего кокнули.

      Стрелок тогда был слишком молодой.

      Он был обучен и собой доволен.

      Над жертвою в сомненьях не кружил.

      И если не убит был алкоголем,

      то, стало быть, до старости дожил.

      И вот теперь на отдыхе почетном

      внучат лелеет и с женой в ладу.

      Прогулки совершает шагом четким

      и вывески читает на ходу.

      То в парке, то на рынке, то в трамвае

      как равноправный дышит за спиной.

      И зла ему никто не поминает,

      и даже не обходят стороной.

      Иные времена, иные лица.

      И он со всеми как навеки слит.

      И у него в бумажнике – убийца

      пригрелся и усами шевелит.

      И, на тесемках пестрых повисая,

      гитары чьи-то в полночи бренчат,

      а он всё смотрит, смотрит не мигая

      на круглые затылочки внучат.

* * *

      Убили моего отца

      ни за понюшку табака.

      Всего лишь капелька свинца —

      зато как рана глубока!

      Он не успел, не закричал,

      лишь выстрел треснул в тишине.

      Давно тот выстрел отзвучал,

      но рана та еще во мне.

      Как эстафету прежних дней

      сквозь эти дни ее несу.

      Наверно, и подохну с ней,

      как с трехлинейкой на весу.

      А тот, что выстрелил в него,

      готовый заново пальнуть,

      он из подвала своего

      домой поехал отдохнуть.

      И он вошел к себе домой

      пить водку и ласкать детей,

      он – соотечественник мой

      и брат по племени людей.

      И уж который год подряд,

      презревши боль былых утрат,

      друг друга братьями зовем

      и с ним в обнимку мы живем.

* * *

      «Я маленький, горло в ангине…»

      (Так Дезик однажды писал.)

      На окнах полуночный иней,

      и сон почему-то пропал.

      Метался Ордынкой январской

      неведомый мне человек,

      наверно, с надеждой гусарской

      на стол, на тепло и ночлег.

      С надеждой на свет и на место,

      с улуйскою розой в руках,

      кидался в подъезд из подъезда,

      сличал номера на домах.

      Не с тем, чтобы жизнь перестроить,

      а лишь обогреться душой

      и розу хотя бы пристроить

      в надежной ладони чужой.

      Фортуна средь мрака и снега

      не очень-то доброй была:

      то стол без тепла и ночлега,

      то мрак без стола и тепла,

      то свет без еды и кровати,

      то вовсе тепло не тепло…

      Тот адрес загадочный, кстати,

      какое сболтнуло трепло?

      Все спали, один без другого

      не мысля себя на веку,

      не слыша, что кто-то без крова

      в январском сгорает снегу.

      А