Земные ангелы (сборник). Лев Толстой

он, этот удивительный дух, все ближе, ближе, и вот наконец совсем близко, и еще момент, и он, обрызгав всего меня снежной пылью, воткнул передо мною свой волшебный жезл и воскликнул:

      – Здравствуй, бачка!

      Я не верил ни своим глазам, ни своему слуху: удивительный дух этот был, конечно, он – мой дикарь! Теперь в этом нельзя было более ошибаться: вот под ногами его те же самые лыжи, на которых он убежал, за плечами другие; передо мною воткнут в снег его орстель, а на руках у него целая медвежья ляжка, со всем – и с шерстью, и со всей когтистой лапой. Но во что он убран, во что он преобразился?

      Не дожидая с моей стороны никакого ответа на свое приветствие, он сунул мне к лицу эту медвежатину и, промычав: «Лопай, бачка!» – сам сел на сани и начал снимать со своих ног лыжи.

      Глава одиннадцатая

      Я припал к окороку, и грыз и сосал сырое мясо, стараясь утолить терзавший меня голод, и в то же время смотрел на моего избавителя.

      Что это такое было у него на голове, которая оставалась все в том же дивном, блестящем, высоком уборе, – никак я этого не мог разобрать, и говорю:

      – Послушай, что это у тебя на голове?

      – А это, – отвечает, – то, что ты мне денег не дал.

      Признаюсь, я не совсем понял, что он мне этим хотел сказать, но всматриваюсь в него внимательнее – и открываю, что этот его высокий бриллиантовый головной убор есть не что иное, как его же собственные длинные волосы: все их пропушило насквозь снежною пылью, и как они у него на бегу развевались, так их снопом и заморозило.

      – А где же твой треух?

      – Кинул.

      – Для чего?

      – А что ты мне денег не дал.

      – Ну, – говорю, – я тебе, точно, забыл денег дать, – это я дурно сделал, но какой же жестокий человек этот хозяин, который тебе не поверил и в такую стыдь с тебя шапку снял.

      – С меня шапки никто не снимал.

      – А как же это было?

      – Я ее сам кинул.

      И рассказал мне, что он по приметке весь день бежал, юрту нашел – в юрте медведь лежит, а хозяев дома нет.

      – Ну?

      – Думал, тебе долго ждать, бачка, ты издохнешь.

      – Ну?

      – Я медведь рубил, и лапу взял, и назад бежал, а ему шапку клал.

      – Зачем?

      – Чтобы он дурно, бачка, не думал.

      – Да ведь тебя этот хозяин не знает.

      – Этот, бачка, не знает, а другой знает.

      – Который другой?

      – А тот хозяин, который сверху смотрит.

      – Гм! Который сверху смотрит?…

      – Да, бачка, как же: ведь он, бачка, все видит.

      – Видит, братец, видит.

      – Как же, бачка? Он, бачка, не любит, кто худо сделал.

      Рассуждение весьма близкое к тому, какое высказал св. Сирин соблазнявшей его прелестнице, которая манила его к себе в дом, а он приглашал ее согрешить всенародно на площади; та говорит: «Там нельзя; там люди увидят», а он говорит: «Я на людей-то не очень бы посмотрел, а вот как бы нас Бог не увидал?