Незнакомка. Марин Кэлш

пожалуйста. – В трубку ворвался знакомый голос все той же стюардессы, а по характерному гулу двигателей и голосам в салоне я понял, что самолет уже собирается подняться в воздух.

      – Дорогой, я отключаюсь. Целую тебя. До встречи. – С этими словами шум в динамике исчез, а я, все еще удерживая трубку у уха, вглядывался в зеркало заднего вида и пытался навсегда запечатлеть в памяти голос, который больше и не надеюсь услышать.

      И вдруг до моего сознания наконец добралась одна-единственная мысль, которая оглушила меня словно многофунтовый молот.

      Самолет. Через полтора часа.

      Разблокировав потухший экран, я вновь набрал номер матери и, стараясь побороть подступивший к горлу комок, вновь поднес телефон к уху, но на этот раз услышал лишь сообщение о том, что абонент недоступен.

      – Проклятье! – громко выругавшись, я сжал телефон в руке и со всей силы ударил им по рулю. – Проклятье! Проклятье! Проклятье!

      Отчаяние заполнило меня, а сердце грозило вот-вот разорваться. Мне хотелось кричать, кричать так, чтобы крик заполнил каждый миллиметр этого гребаного мира. Сложно держать себя в руках и сохранять силы, когда судьба, – выждав, когда твои раны затянутся и рискуя разорвать их в клочья вновь, – смело протягивает тебе руку, а в самый последний момент, когда ты наконец решаешься ей довериться, опускаешь стены и делаешь шаг навстречу, с усмешкой отдергивает.

      Отперев дверь машины, я вышел на холод. Ледяной северный ветер тут же обжег лицо. Но я рад этому, поскольку боль, ощутимая кожей, в разы меньше той, что уничтожает меня изнутри. Я хочу, чтобы она полыхала, и с радостью отдаюсь стихии на растерзание.

      Допустим, все это реально, а мои родители были сейчас на пути из Колумбуса в Чикаго. Однако что с того? Я не мог ничего с этим поделать. Ничем не мог им помочь. Я знал, что произойдет. Я смеялся, и этот смех с собой уносил ветер. Мой живот уже скручивало от непрекращающегося хохота, но это была не радость, нет. Я чувствовал, что схожу с ума.

      Минута за минутой, с ужасом, охватившим меня с ног до головы, я принимал всю ту боль, которую мне дарил сегодня зимний Чикаго. Снежинки падали на лицо, а я вдыхал, вбирал в себя этот морозный воздух. Холод пробрался глубоко в мои кости, но я так и остался стоять без шапки, перчаток и с расстегнутой, как и тогда, когда выбежал из стен аэропорта, курткой.

      Спустя время я забрался в машину. Двигатель я отключил, а поскольку дверь все это время была открыта, температура в салоне, пожалуй, опустилась до нуля.

      Солнце уже зашло за горизонт, а небо, словно огромный купол, накрыла ночная мгла. Но сегодня, благодаря улегшемуся повсюду белоснежному снегу, темнота не могла полностью поглотить свет. Сверкающие льдинки беспрекословно отражали падавшие на них от фар проезжающих мимо машин лучи. Но тьма, вопреки этому, могла победно ликовать – она сумела целиком завладеть моим сердцем.

      Периодически