Незнакомка. Марин Кэлш

нежный и наполненный любовью голос, от которого в груди все так болезненно сжалось. Голос покинул меня, а горло словно залили раскаленным металлом.

      Я не плачу, я почти никогда не плачу, но сейчас я просто не в состоянии сдержать этот хлынувший поток влаги. Я чувствую, как жжет глаза, а легкие буквально приросли к позвоночнику и не желают принимать в себя ни капли воздуха.

      – Мы как раз достали телефоны, чтобы отключить, мы уже сидим в самолете.

      Не понимая, откуда я нашел в себе силы говорить, я наконец-таки сумел издать какой-то сиплый звук, похожий на:

      – Мама?

      Голос в трубке принадлежал моей покойной матери.

      На фоне десятка чьих-то оживленных голосов послышался знакомый хриплый бас: «Джулия, прекращай говорить, самолет уже взлетает». Мой отец. Через секунду я услышал ту же просьбу голосом молодой девушки. «Дорогой, это сын звонит. Наверняка это что-то важное».

      – Сынок! Что-то стряслось? – Голос матери моментально наполнился волнением. Наверное, это потому, что она услышала, как напряжен мой.

      – Мама… Мама, это правда ты?

      – Луи, – так ко мне обращалась только моя мать, – сынок, что стряслось?! – Снова повторила она уже более громко и твердо.

      – Я просто не могу поверить, что слышу тебя, – прошептал я каким-то чужим гортанным голосом, который, как мне показалось, принадлежал не мне.

      Кажется, они действительно находятся в самолете, поскольку голос девушки, звучащий, наверное, в полуметре от телефонной трубки матери, все не умолкал, требовательно прося ее отключить телефон:

      – Мэм, пожалуйста. Мы уже взлетаем. – Тонкий голосок молоденькой стюардессы прозвучал предельно вежливо, но нотки раздражения ей скрыть все же не удалось.

      – Сынок, прости, нас просят отключить телефон. Ты точно в порядке? – На секунду, ожидая ответа, она замолкла, но я не мог вымолвить ни слова. – Мы скоро будем у вас, и ты нам все расскажешь. Встретимся в аэропорту, хорошо, милый?

      Сладкий голос мамы обволакивает, отправляет в детство, заставляя вспомнить времена, когда я был еще ребенком, а она с искренней заинтересованностью и настоящей материнской заботой просила меня рассказать, как прошел мой день.

      – Я люблю тебя, мам… – прошептал я сквозь пробившие дамбу слезы. – Я так рад слышать тебя.

      Пусть мои слова прозвучали слишком сентиментально, но, черт возьми, это ведь моя мать.

      Моя покойная мать, – напомнил я себе.

      – Господи, Луи, ты плачешь? – спросила мама с неприкрытой тревогой. Она знала, что мне свойственно скрывать свои эмоции. Я скрывал их все. Кроме гнева. Гнев был моим самым любимым чувством: верным и предательски сладострастным. А вот другие чувства я мастерски хоронил в самых глубинах своей души: никаких проявлений слабости – я никогда не относился к людям, которые предпочитают ныть и лить слезы попусту. – Мне не послышалось? – Голос мамы задрожал, а у меня внутри все словно разрывалось на миллион маленьких частей.