Кактус. Лилит Мазикина

сейчас вы представили высокого плечистого мужика с нагловатым выражением лица. Промахнулись совсем немножечко, не то, что со мной. У него интеллигентное выражение лица.)

      – Почему ты танцуешь? – спрашивает он. Я? Танцую? Смешно.

      (Почему бы не посмеяться, когда смешно? Я смеюсь.)

      – Ясно, – говорит жилец и выводит меня на улицу.

      Там меня всасывает обратно в окно; я прямо чувствую, как захлопываются створки где-то в моей голове. Ничего себе полетала.

      – Иди, на клумбу стошни.

      – Но меня не тошнит!

      – А ты из-под крана воды выпей и два пальца в рот. И, кстати, нос промой и голову намочи.

      Я неловко прячусь за яблоней и жидкими кустиками акации, вымывая из себя яд.

      Знаете, это опасно, когда голова не болит от краски.

      (Опять салон красоты. Солярий, маникюр, педикюр)

      ***

      Лет пять назад я серьёзно не понимала, зачем люди здороваются с консьержами. Мне казалось, что от бесчисленных «здрасьте» у дежурных должны высыпать аллергические мурашки.

      В первый же день работы у нас в подъезде мне внушили здороваться с жильцами строго-настрого. Желательно вообще каждый раз, как они проходят мимо. Потому что это помогает запоминать: кто вышел из дома, кто вернулся домой. Мало ли, придётся отвечать родственнику или, например, давать показания. Чтобы не повторять бесконечно «здравствуйте», лучше всего говорить: «доброе утро!», «добрый день!», «доброго вечера!». А если жилец прошёл за одно утро два, например, раза, то второй хотя бы зафиксировать на нём взгляд и кивнуть. В идеале полагается именно провожать взглядом, правда, по той причине, что иначе не выглядишь как следует бдящей. Для запоминания-то короткой фиксации взгляда и кивка достаточно.

      Некоторым из проживающих не нравится, когда с ними здороваются и тем более провожают взглядом. А для других почти дежурное «здравствуйте!» – это порция общения за день, которую они очень боятся упустить. Другой им не выдадут.

      Мужчине-с-палочкой на вид, кажется, едва за пятьдесят. Но для пятидесятилетнего он выглядит удивительно хрупким. Впрочем, мужчина-с-палочкой выглядит очень ухоженно: всегда аккуратная причёска, одежда, очки. Да и выходит он иногда не один, а с помощью сына или невестки. Он никогда не произносит не слова, потому что потерял – по видимости, относительно недавно – голос. Вероятно, поэтому с ним уже привыкли не говорить. Всё равно не отвечает.

      На самом деле – отвечает и хочет отвечать. Проходя мимо консьержечной, он сильно вытягивает шею, чтобы увидеть, здороваюсь ли я с ним. Если я сижу на лавочке у подъезда, он мгновенно разворачивается ко мне всем корпусом. Чтобы, когда я скажу «Здравствуйте!», мне было видно, как он шевелит губами, отвечая. Для него очень важно совершить настоящий короткий разговор.

      Он всегда немного сидит на лавке, потом аккуратно, с большой осторожностью, встаёт и идёт по тротуару вдоль дома. Сначала в одну сторону, потому – в другую. Потом возвращается к нашему подъезду и долго