Пепел Анны. Эдуард Веркин

деле мне действительно безразлично, отец это знает, но все равно рассказывает. А потом удивляются, почему у меня в мозгу нигилистические растяжки. Поколение, однако. Вон у Великановой в мозгу нигилистические рубцы, ее по мозгу будто нигилистической лопатой лупили… нет, там сошел с мещанских рельс нигилистический экспресс.

      Про нигилистический экспресс мне понравилось, некоторое время я представлял, как он терпит крушение в великановской голове, и это немного отвлекло меня от Гаваны. А потом Гавана опять начала сыпаться мне в мозг со всех сторон, и это продолжалось еще часа два.

      Потом я устал. Я полагал, что сыновний долг перед соскучившимся отцом выполнен и пора бы нам вернуться в гостиницу. Но отец никак не мог остановиться, шагал и шагал, шагал и шагал. Людей на улицах стало поменьше, и все они теперь кучковались вокруг забегаловок, музыканты, прежде рассредоточенные по улицам, подтягивались к свету, у меня развязались шнурки. Я устроился на скамейке возле небольшого кафе с саксофоном на вывеске, стал завязывать шнурки и уснул, ненадолго, проснулся почти сразу.

      Передо мной стоял веселый мужик, похожий на того сикха в самолете, но не сикх. Он смеялся и что-то мне предлагал, а у меня вдруг теперь левое ухо заложило, и я не очень точно все расслышал. Подбежал отец и что-то ответил веселому, веселый отвалил.

      – Что ему надо было? – спросил я.

      – Он предложил тебе такси, сигары и…

      Отец смутился, оглянувшись на маму.

      – Да уж понятно, что он предложил, – сказала она. – Слово «чика» на многих языках означает примерно одно и то же.

      – То есть? – я сделал вид, что не понял.

      – Не прикидывайся плинтусом, – мама поморщилась. – Ты прекрасно понял, что предлагал этот негодяй.

      Я зажал пальцами нос, дунул, ухо отложилось.

      – Здесь на многие вещи смотрят шире, – заметил отец.

      – На мерзость нельзя смотреть шире, – сказала мама. – Это недопустимо. А ты, я погляжу, тут расслабился?!

      Мама уставилась свирепо на отца.

      – Да при чем тут я? Я тебе в общем говорю, как антрополог антропологу…

      Они стали разбираться в вопросе влияния тропиков на нравственное здоровье общества, но продлилось это немного – минуту, может. Мы пошли дальше.

      – Все, как раньше, – кивала мама, глядя по сторонам и предупредительно придерживая меня за локоть. – Все, как раньше. Пожалуй… велосипедистов этих не было. И народу побольше. И забегаловок побольше. И двадцать лет назад в майках никто не ходил. И…

      Мама обнаруживала и другие различия с тем, «как раньше», я раньше не был, я не обнаруживал. Историческая Гавана оказалась тесным городом, наверное, раньше, когда люди были средним ростом метр шестьдесят, он казался вольным и раскинутым на широкой прибрежной ладони, но за века акселерации ладонь эта плотно собралась в кулак. Кстати, мутных личностей с располагающими улыбками на улицах стало больше, и улыбались они сердечно и издалека, однако мама в