Пепел Анны. Эдуард Веркин

      – На Вагайцева похож, – сказал я. – У нас в классе такой, помнишь, я рассказывал? Он подавился чипсами, и ему вызывали «Скорую».

      – Нет, не помню… – рассеянно сказала мама. – Но… – Она поглядела в спину удаляющегося сикха. – Не знаю, как на этого Вагайцева, он на…

      Глаза у мамы сложились в хищные уголки. Приступ, однако.

      – Не, на Вагайцева не похож, – попытался сбить я.

      – Нет-нет, погоди…

      Филология головного мозга в запущенной стадии. У моей мамы. Мы с отцом привыкли и обычно проявляем осторожность – стараемся не цеплять, не провоцировать, во всем соглашаться, но иногда оно само. Мама – ураган в консервной банке, стоит приоткрыть… не стоит.

      Book attack.

      Я честно попытался перевести стрелки еще раз, поздно, мама уже понеслась.

      – Все люди утомительно похожи, – сказала мама с легким отвращением. – Можно по пальцам рук… – Мама поглядела на пальцы, стряхнула крошку с указательного. – Посчитать и разобрать.

      – Все разные, – возразил я без особой надежды. – Непохожие.

      Поздно.

      – Все одинаковые и похожие, как тостеры, ты сам это прекрасно знаешь, – мама поднялась с дырчатой скамейки и пошагала к футболочному автомату. – Впрочем, любой мало-мальски квалифицированный читатель это знает…

      Когда у мамы Book attack, она крайне обидчива и злопамятна, так что лучше переждать, не спорить, это надежнее. Я поспешил к автомату за ней.

      – Какой китч. – Мама поморщилась, оценивая ассортимент. – Впрочем, все к этому и катилось…

      А мне такое нравится, я такое как раз и люблю.

      Капитан Маринеско недрогнувшей рукой торпедирует исполненного щупальцами Дагона.

      Конструктор Королев бестрепетным бластером ввергает в небуль нацистского киборга фон Брауна.

      Немирович-Данченко в красных шароварах наставляет в летных доблестях крыло боевых валькирий. Серебряный век, ничего не поделаешь.

      И другое такое же.

      – Это, конечно, ужасно… – Мама разглядывала футболки. – Редкая безвкусица… Окончание времен так остро чувствуется, постмодерн как норма… Но оригинальный сувенир, пожалуй… Она, в принципе, любит Платонова…

      Печальный писатель Платонов точит топор.

      Печальный писатель Платонов точит топор.

      Мускулатура сильно гипертрофирована. Особенно предплечья. Особенно пронаторы. Особенно остро конец времени чувствуется возле футболочных автоматов. А Че нет. Обычно в футболочных автоматах всегда продают Че, Троцкого, Ким Чен Ына. Троцкий и Ким имелись – первый заведовал лавкой туристического снаряжения, второй – страусиной фермой. Че нет, видимо, разобрали.

      – Все одинаковое, – повторила мама. – Люди одинаковые, герои одинаковые, все одинаковые. Глобализм…

      Мама выбирала футболки.

      Сам виноват.

      Мама остановилась на Платонове. Она скормила автомату купюру, тот выдал прессованную упаковку.

      – Впрочем, тут ничего удивительного нет. Я к тому, что все одинаковые, да?

      Она поглядела на меня в поисках подтверждения, и я должен был подтвердить чем-то из классики. Но я в тот день не поспевал, пить мне хотелось, кора подсохла.

      – Сим, Хам, Яфет, – подсказала мне мама.

      – Да-да, – кивнул я. – А как же.

      – С тех пор не придумали ничего оригинального, – мама вздохнула. – Да, видимо, и невозможно…

      И немедленно рассказала.

      Что новых людей у меня для вас нет.

      Что видовое разнообразие – удел мушек-дрозофил.

      Что ей так приятно в очкастом соседе, выгуливающем по утрам обрюзгшего русского терьера, узнавать Петра Безухова.

      Book attack.

      И да, литература есть отображение одновременно уникальности и стандартности жизни.

      Book attack.

      Тут я зверски заскучал, а мама поймала меня за руку и сжимала в соответствии с практиками тактильных мнемотехник – для того, чтобы я запоминал самые яркие и парадоксальные мамины мысли, это мне полезно, душа ведь должна кормиться.

      – Ты же знаешь, мой научный руководитель…

      Ее научный руководитель выводил разновидности человека ровно в соответствии с персонажами романа «Идиот», и это катастрофически верно.

      – Вот смотри…

      В подтверждение этой катастрофичности мама достала телефон и стала фотографировать окружающих. Рядом с нами вдоль стеклянной стены сидело человек сто жизнерадостных кубинцев, они смеялись, бренчали на гитарах, жевали батоны, некоторые умудрялись сидя пританцовывать. Сделав с десяток снимков, мама принялась их комментировать в духе «Вот посмотри, типичный Фердыщенко!», «Настасья Филипповна а-ля натюрель!», «Рогожин! Рогожин же!». На фото были в основном беспечные негры.

      Я соглашался: в конце концов, у Достоевского не написано, что Рогожин не негр с сердитым взглядом.

      – Но