Чирикающее солнце. Олег Мироненко

цвет лица успел смениться на розовый, глаза задумчивые и слегка подернутые пеленой. В этом состоянии во мне всегда есть нечто загадочное и романтическое.

      – Ну хрен с тобой, давай…

      Я принес пиво, молча подождал, пока она отхлебнет.

      – Меня Костя зовут.

      – Ксюша.

      – Полное – Оксана?

      – Нет, – почему-то с вызовом ответила она, – Оксана – украинское имя, а я Ксения.

      – Угу. Ксения, Ксенофонт, ксенофобия …

      – Чего? Что еще за ксенофобия?

      – Ксения – цэ греческое имя, – важно объяснил я, – а фобос в переводе оттуда же означает страх. Получается, ксенофобия – это страх перед Ксениями. Греки их реально боялись.

      – Это еще почему?

      – Вредные были бабы. Зашугали мужиков до полусмерти.

      Она засмеялась.

      – Ерунда. Наверняка это что-нибудь другое означает.

      « Да, милая, если мы с тобой будем общаться дальше, тебе придётся со словариком ходить», – подумал я, но вслух этого, естественно, не произнёс.

      Так мы и познакомились. Я довольно удачно трепался, она все чаще смеялась, после пары пива оказалось, что она не прочь выпить со мной водки на брудершафт и стала совсем компанейской. Жила она одна с ребенком, ребенок был у кого-то на руках, и вскоре мы очутились у неё на квартире с бутылкой водки и копчеными окорочками. В постели она была ничего, но потом ей стало плохо от выпитогои она скрылась в санузле, откуда вернулась молчаливая и завалилась спать. Я допил водку и завалился рядом с ней. Утром она восприняла все произошедшее как должное, и время от времени мы встречались.

      Например, как сейчас.

      Из душа она вернулась в халатике на голое тело, привлекательная без всякой косметики, что я особенно в ней ценил, и тут же полез обниматься.

      – Не, Костя… Ну не надо, дурачок, всё равно ведь не кончишь…

      При всей, на мой пресыщенный взгляд, ординарности, Ксюха всегда знала, когда и что говорить и никогда не выглядела примитивной, ну а с мужиками куда покруче меня и вовсе всегда справлялась по счёту «раз». Вот и сейчас я почувствовал себе не обиженным, а скорее даже польщённым, и легко отстал.

      Ксюха пошла на кухню жарить котлеты, я увязался за ней, смотрел, как она мелькает своим халатиком и продолжал плотоядно облизываться. Она почувствовала мой взгляд чуть пониже спины и обернулась.

      – Че пялишься?

      – Стихи вспомнил. Свои. Про халат.

      – Больше писать было не о чем?

      – Да там про жизнь больше.

      – Ох уж мне эти твои стихи…

      – Прочитать?

      – Ну, читай.

      Ксюха, в общем-то, ценила мое творчество, хотя иногда и крутила выразительно пальцем у виска. Первый свой опус я прочитал ей в первый же вечер знакомства, эдакая смесь пьяного Есенина и не в меру трезвого Высоцкого (с самомнением у меня всё в порядке):

      Что еще за дела непонятные,

      По простому сказать – непотребные?

      Шел к тебе, чтоб пойти на попятную,

      Наломал по пути ветки вербные,

      А теперь вот смотрю, как ты щуришься,

      Улыбаешься сладенько, томно так…

      Ты ж даешь мне