Ультрамарин. Катерина Гордеева

объяснит?».

      Недолго думая, юноша, опираясь рукой о стены, направился к дверям. Когда Люс вышел из полутемной каюты, яркий солнечный свет больно ударил в глаза. Приставив ко лбу ладонь козырьком, он огляделся.

      Перед ним вытянулась палуба двухмачтового судна, на котором кипела работа. Буря сильно потрепала корабль: одна мачта была сломана пополам, на другой не хватало пары реев, от парусов и вовсе клочья остались. Вокруг шпиля грузно топали пятеро матросов, наматывая канат, с помощью которого ставилась поломанная мачта; на головокружительной высоте, между морем и голубым небом, карабкались по снастям с легкостью цирковых акробатов марсовые, подвязывая новые паруса; остальные матросы были заняты всевозможными работами: подбивали паклю, смолили тросы, прибирали палубу.

      – А, Люс! Очнулся! – Огромная тяжелая рука опустилась на плечо юноши.

      Люс обернулся и увидел того самого мужчину в синей куртке, что давеча раздавал приказы. В дневном свете на вид он казался лет пятидесяти; в черной бороде и волосах сквозила седина, на загорелом лице правая скула была расчерчена старым красноватым шрамом.

      – А мы уж подумали – крышка тебе. Ан нет! Живучий ты оказался! – Он хлопнул Люса пару раз по плечу, и звенящая боль эхом отдалась в голове.

      Юноша хотел спросить, откуда тот его знает, но мужчина, ругаясь, уже направился к матросам, присевшим было отдохнуть. Должно быть, это был боцман.

      – Люс! Тебе лучше? Поднимайся сюда! – крикнул сверху, со шканцев, какой-то человек. И вновь голос показался молодому человеку невероятно знакомым и таким теплым, что у Люса защемило в груди.

      Юноша поднял глаза и, щурясь от солнца, взглянул на человека, приветственно махнувшего ему рукой. Широко расставив ноги и опираясь о перила ограждения, наверху стоял высокий, крепко сбитый мужчина в белой рубахе с открытым воротом, в коричневом жилете, выделанном из грубой кожи, и в потертых холщовых бриджах, заправленных в сапоги с отворотами; пшеничные волнистые волосы, обрезанные чуть ниже подбородка, были обвязаны вокруг лба синей тесьмой; лицо с широкими скулами и волевым подбородком покрывала густая щетина.

      Не узнать его было невозможно. Это был Алаин Тигальд.

      Внезапно подступившая тошнота заставила Люса подбежать к фальшборту: он перекинулся через него, и юношу тут же вывернуло наизнанку. Алаин поспешил к нему, и пока Люс откашливался и приходил в себя, достал из кармана кусочек засохшего лимона. Он протянул его сыну.

      – На вот, погрызи. Мне помогает.

      Люс вытер рукавом рот и, взяв дольку лимона, принялся грызть. Он смотрел на отца и совершенно не понимал, как себя вести. Это был тот самый долгожданный миг, о котором Люс уже и мечтать перестал. Вот он стоит перед ним, почти такой же, каким Люс запомнил его тогда, десять лет назад, когда Алаин уходил в свое последнее плавание. И хотя нынешний Алаин заметно постарел и осунулся, а в уголках дымчатых глаз, вокруг рта пролегли глубокие морщины, и во взгляде читалась затаенная печаль, не так Люс представлял себе их встречу.