Стрекоза. Книга первая. Татьяна Герден

свои первоначальные краски. Изрядно потускневший и закопчённый от лампадного масла – бабка Калипсо всегда жгла перед иконами свечи и лампады – рисунок, скорее, напоминал бежево-кирпичные размытые пятна, чем образ святого, но если приглядеться, то в этих пятнах можно было различить лик молодого человека с кротким, проницательным взглядом, одетого в коричневый хитон. В одной руке у него была коробка с тремя отделениями, похожая на старинную шкатулку для драгоценностей, а в другой он держал длинную ложку с крестообразным наконечником.

      Первый раз Севка увидел, что за занавеской что-то есть, когда был ещё маленьким. Он случайно увидел эту «картинку» во время игры в прятки с соседским мальчиком Лёшей Антиповым. Севка тогда спрятался за занавеску и, ожидая, пока Лёша найдёт его, от нечего делать посмотрел наверх, где и заметил картину на стене, и удивился, почему её прячут. На его расспросы обе – и мать, и тётка – ничего не сказали, только попросили её не трогать и никому про неё не говорить, но Севка потихоньку занялся её исследованием: дождался, пока обе уйдут за покупками, встал на стул и, чихая от пыли, скопившейся на занавеске и в тёмном углу, с любопытством рассмотрел картинку. Шкатулка и резная ложка в руках у юноши в кирпичном хитоне ему понравились больше всего, и ещё ему показалось, что юноша был похож на них обеих – на его мать и Серафиму, – у него были те же тёмные выразительные глаза, густые каштановые волосы, и смотрел он так же, как и они, – внимательно, строго и чуть страшновато, как будто видел то, чего другие видеть не могли. И Севка для себя решил, что это какой-нибудь родственник, про которого взрослые не хотят рассказывать, и на этом успокоился.

      То, что это была икона и что на ней изображен святой, он узнал многим позже, когда кошмарное ночное видение посетило его после рассказа Серафимы об убийстве матери. Севка спросил тетку, почему она стала говорить по-гречески, когда он полуспал в бреду (или это ему показалось), и она, смутившись и чуть потемнев лицом, глухо проговорила:

      – Бабушка Калипсо икону подарила, держу как память о ней, а святого звать Пантелеймоном, о больных молится, вот я с ним и разговариваю, пока тебе плохо, глядишь, и правда поможет.

      – Так ведь никаких святых нет, сказки всё это, так в школе говорят, – удивился Севка.

      – Для кого сказки, а для кого – правда, – чуть обиженно сказала Серафима и нахмурила брови. Помолчав, она всё же добавила: – А ты и не верь в сказки, Сева, тебе не положено, а я так, по привычке верю, как в детстве научили, если не тебе, то хотя бы мне помогает.

      И вышла во двор покурить.

      Севка подумал, что человеку свойственно верить в чудеса, и сказки такие он, человек, сам про чудеса сочиняет, а если бы их не было, то было бы совсем скучно жить, вот и Матвейчук, художник, про иконы рассказывал, что есть такие, что в темноте светятся, а другие будто плачут настоящими слезами. Только Севка этому не верил и воспринимал эти рассказы как попытку расцветить скучный человеческий быт словесным мифотворчеством. Для него