Те, кого приручали. Светлана Петровна Морозова

языком чешут почище, чем работают руками, им все даром? В колхоз ваш итить?! – накося-выкуси, не дождесси!

      − И куда деваться? Хоть в тайгу штоли, куда подальше, переждать. Может все наладится, утрясется? Ведь семьи, дети. Это одному хорошо – с топорком за пояском в лес умотать с глаз долой, а семью кто защитит?

      − Да чё там наладится? Не наладится. Тикать надо, пока не поздно, а то загремишь в ссылку, они ведь никого не щадят, ни стариков, ни детей. Глядишь – постреляют, а деток в детдом. А хуже того – с голоду помереть.

      − Вон Махонины – братья, говорят, подались в каку-то банду, с чекистами бьются, да грабят. Может, к ним?

      − Не дело это, семьи с детьми бросать. Да и разбой – не по-нашему это, братья. Мы же православные!

      − В общем, нету просвету, одна темень. Сиди и жди, пока «воронок» прикатит, ночи не спи… Сорок бочек арестантов жди!

      − Прятать надо добро в землю, на заимку, куда подальше!

      − Да рази-ж все убережешь да спрячешь?

      −Все прахом! Только жить начали по-людски. Эх, Расея моя Расея горемычная! Вот и пришло горе-горькое. Шлялось где-то по свету, и на нас, невзначай, набрело.

      Евдоким успел на заимке спрятать двух лошадей. Кое-что зарыли в землю, но коров и мелкий скот все же пришлось сдать.

      Отобранный у тех, кто не хотел идти в колхоз, скот согнали в заброшенную церковь, закрыли на замок и бросили без присмотра. А ведь его надо кормить, поить и ухаживать! И кто это должен делать? А никто! Не решили! И из закрытой церкви несся протяжный, многоголосый стон обезумевших животных, оставшихся под замком без ухода, еды и питья. Бабы бродили, месили снег вокруг церкви, проклиная все на свете, глотая слезы и воя. И им казалось, что они узнают мычанье, стоны и жалобные хрипы своих несчастных – Маньки, Пеструхи, Чернушки, Буренки, Беляночки…

      Вскоре все кончилось – церковь опустела, скот ночью безжалостно порезали и растащили тихо, без шума. И – молчок! Никто не пикнул. Все уже поняли – спрашивать не стоит.

      Двери церкви вновь были распахнуты. В ее опустевшее пространство теперь боялись зайти даже пакостники. И многим по ночам казалось, что из церкви доносятся глухие стоны и безумный кровянящий душу, рев несчастных брошеных животных.

      И уже невозможно было представить, что когда-то из этого загаженного полуразрушенного оскверненного строения разносился окрест многоголосый благодатный колокольный звон.

      Страшные дни настали для многих семей. Подчистую все конфисковали. Люди стали убегать прочь из села. На Коммунар, в Саралу, Ужур, на прииски и рудники, где набирали рабочих и давали места в бараках. Денег платили за работу мало, в основном одежду, еду и обувь. Давали только самое необходимое.

      Не согласных с новой властью в тридцать втором году ссылали в Нарым. Семью Дуси Приваловой, которая была подругой Тони, дочки Ольги Павловны, несмотря на то, что они все отдали в колхоз, сослали одними из первых. Привезли и бросили в тайге, выдав лопаты, пилы, топоры. Сами рыли землянки и добывали в тайге