Те, кого приручали. Светлана Петровна Морозова

половиц красили масляной краской, стены штукатурили и белили известью. Дома братьев образовали единый двор, который обнесли высоким дощатым забором с резными воротами и навесом над ними.

      К тому времени не голодали и не бедствовали. По праздникам ходили в гости друг к другу. Стали хорошо и добротно одеваться. Кое-что приобретали – одежду, обувь, посуду, домашнюю утварь, шкафы, комоды, горки. Их делали деревенские мастера-умельцы, с любовью украшая все дивной резьбой.

      Праздники церковные отмечали всей деревней. На Пасху пекли в русских печах куличи в специально изготовленных десятилитровых кастрюлях из жести. Готовые куличи осторожно вываливали в подушки, чтобы не смять. На застольях пили брагу, ее готовили бочками, самогон. Пили, но не напивались, знали меру. Пели песни – «Славное море, Священный Байкал», «Бродяга», Степь да степь кругом», «Вы не вейтеся, черные кудри», «Хазбулат удалой»…

      Молодежь в селе изредка напивалась, парни дрались как петушки из-за девок. Мордобой был зачастую до крови, пускали в ход кулаки, колья из заборов.

      По вечерам девки и парни ходили по деревне гурьбой дотемна, одетые в праздничную одежду и обувь. Парни – в белых, расшитых по вороту рубахах, жилетках, пиджаках, брюки заправлены в густо промазанные дегтем сапоги. Девчонки – в сарафанах поверх нарядных расшитых кофточек, плечи прикрывали расписными полушалками. Жевали серу, грызли кедровые орешки, семечки. Пели под гармонь песни, частушки:

      «Серый камень, серый камень, серый камень – сто пудов, серый камень так не тянет, как проклятая любовь!» – голосисто начинала Манька. Ей в ответ немедленно вступала Алена: «Посватай, миленький, меня, отчаянну головушку, если денег не дадут – попроси коровушку!» Затем Ульяна басом: «Приневолили родители идти за дурака. Не видала в жизни радости, избиты все бока!» Потом Верка заливисто: «Снеги белы, снеги белы были да растаяли. Хотел миленький сосватать, да люди расхаяли!» Снова Манька: «Сошью кофточку по моде, красный бантик на боку. На лицо я некрасива, но работой привлеку!» Потом Варвара с притопом: «Сошью кофточку по моде, на заду четыре шва. Кабы дроличка посватался, радешенька пошла!» И так – бесконечно, сменяя одна другую. Иногда в этот перепев встревал гармонист. Оглушительным басом, переходящим в дискант, возьмет да и проорет: «Ох, мне бы бабу, мне бы бабу, д мне бы бабу в сто пудов!» Девки в ответ взвизгивали и снова начинали свою частушечную канитель: «Ох, глазки мои, серые прищурочки, один Ваньке морганет, а другой – Шурочке!», «Раздайся, народ, чернобровая идет! Чернобровая, бедовая нигде не пропадет!»

      Слышно было иногда в ночи, как матери звали девок домой:

      − Верка, гулена, беги домой, хватит шлендать!

      − Дык я схватилась вот и побежала. Ща-ас!

      − Какова лешева, ишшо мне перечить, привередничать будешь, шлендра! Вот тятеньке-то скажу – ремнем огреет девку поперечную. Приструнит – мало не покажется!

      − Дык иду я, маманя, иду!

      Кто трудился, тот богател. Земля – кормилица за труд добром