Рай земной. Сухбат Афлатуни

который что-то чиркал в блокноте. Что? Плюша холодела. Вышел рецензент, из бывших учеников Карла Семеновича. И снова похвалы. И снова Плюша слушала их ледяными ушами, мечтая скорее убежать в туалет и отплакаться. А потом зайти в пирожковую, съесть два пирожка, один с мясом, другой с картошкой, и забыть поскорее весь этот кошмар.

      – Будут ли вопросы?

      Вопросов вроде не было. Плюша вздохнула, порозовела и засобиралась.

      Поднялся Ричард Георгиевич:

      – М-м… интересная работа. Хотел бы отметить. Поблагодарить, если так можно выразиться.

      Это была манера его – говорить обрывками и прищуривать правый глаз.

      У Плюши заныло под лопаткой.

      – …Большой материал… Хотя, с другой стороны… у меня вопрос.

      Геворкян глянул в блокнот, потом на Плюшу. Плюша прижала к себе переплет диплома.

      – …Вы вот рассказали о работе неизвестного художника. Ну да, он неизвестен. Хранящейся в нашем музее. Неизвестного художника середины семнадцатого столетия. Если я правильно понял, – и снова сощурил правый глаз на Плюшу и бровь косматую изогнул.

      – Да, – выдохнула Плюша.

      – Девушка и Смерть… – Геворкян повернулся к остальным.

      Кто-то кивнул: в городском музее хранилось мало старых картин, и эта была известной, хоть и неизвестного мастера. Ее даже держали под стеклом, в отличие от висевшего неподалеку неостекленного Шишкина…

      – И картина эта поступила, как было верно замечено, из одного частного собрания. Собрания, – Геворкян зачем-то поднял палец, – Ю. Стаковского. А знает ли уважаемая… так сказать, дипломница…

      – Круковская, – подсказал кто-то. Геворкян не отреагировал и продолжал, постукивая толстым пальцем по столу:

      – Ведомо ли ей…

      Плюша стояла, уже ничего не чувствуя, как что-то холодное и неживое.

      – …При каких обстоятельствах поступила в музей эта оригинальная картина? – закончил Геворкян и сел обратно за стол, растопырив локти.

      Плюша молчала.

      – Вы поняли вопрос? – спросил чей-то голос.

      Плюша кивнула. По щекам ее потекли теплые капли. Они скапливались на подбородке и падали вниз на букет, тюкая по его обертке.

      Тюк… Тюк…

      Ее отпустили.

      Плюша вышла в коридор, подошла к окну и прижалась низом живота к батарее.

      Сзади подошел Максик. Поправил ей сбившийся платок на плечах:

      – Хочешь ириску?

      Макс был теперь блондином и носил малиновый свитер.

      Из Плюши начала выходить вторая порция слез.

      – Не плачь, девчо-онка… Пройдут дожди. Оргазм вернее-ется, ты только жди… – Максик пообтирался рядом и отошел.

      Плюша слышала, как он разворачивает ириску и чавкает. Мог бы немного придержать свой эгоизм: видит же, как ей плохо, как ей ужасно… Проявить понимание. Но, кроме Максика, к ней вообще никто не подошел и ничего не проявлял. Так называемые однокурсницы стояли сбоку и обсуждали