Живи и радуйся. Лев Трутнев

дед произнес с оттенком некоего уважения и замолчал.

      – Почему был? – В глазах матери мелькнула тревога.

      – Месяц на фронте, а уже бумага в совет пришла – без вести пропал…

      Дед еще что-то говорил, а мне вспомнился отец, его веселое лицо, васильковые глаза, крепкие руки, ласковый голос, и глухая тоска тиснула встрепенувшееся сердечко.

2

      – Вставай, сынок, – будила меня матушка, – к тебе новый друг пришел, у ограды ждет…

      Я вскочил и подбежал к окошку: на траве-мураве, развалившись, лежал Паша Марфин. Стало как-то радостно оттого, что он объявился, и робко – вдруг бороться затеет…

      С необычной поспешностью и тревожными мыслями натянул я штаны и рубаху. Плеснув несколько раз на ладонь холодной воды, зачерпнутой кружкой из ведра, и выпив стакан молока, выскочил на лужайку.

      – Ну ты и спишь, – без всякого приветствия встретил меня Паша, – идем играть. – Не дожидаясь ответа, он развернулся и побежал трусцой по тропинке через широкое поле, разделяющего окраины двух смежных улиц. Он был босиком. Вообще, обутых ребятишек я в деревне не видел и несколько стеснялся своих легких сандалий.

      Низенькая избушка без чердака, обмазанная глиной, глядела двумя маленькими окнами на улицу. Через короткие сенцы с земляным полом мы прошли в полумрак Пашиного жилища. Сумрачно, прохладно. Под ногами тканые половики…

      – Это Анютки Знатковой сынок? – услышал я низкий женский голос, еще не успев разглядеть находившихся в избушке людей.

      – Ее, – ответил другой голос, позвучнее.

      Тут я и увидел двух женщин, копошившихся у какого-то громоздкого сооружения из деревянных стоек и поперечен, длинный хвост тканой дорожки, тянувшийся среди этих устройств, и силился понять, чем они занимаются.

      Паша между тем по-хозяйски прошмыгнул куда-то за печь и попросил:

      – Мам, дай по пирогу, мы играть пойдем за избушку.

      – Так бери под полотенцем, на листу, что на припечке…

      – Мужик-то ее тоже там? – снова прозвучал высокий голос.

      – Где ж ему быть…

      И тут Паша толкнул меня под бок и обдал хлебным запахом:

      – Пошли!

      В сенях, на бегу, я почувствовал, как новый друг сует мне в руку что-то мягкое и понял – пирог.

      – Попробуй, с ягодой, – устремляясь на яркий свет, произнес он.

      Рот раскрылся как бы само собой: сладко, душисто, вкусно – таких пирогов я раньше не ел.

      Все так же – бегом мы вынеслись на бугор, за избушку. У глухой ее стены были нагорожены какие-то игрушечные строения из досок и железяк, и Паша опустился подле них на колени.

      – Это МТС, – пояснил он, – тут всякая техника.

      Я вглядывался в разбросанные как попало железки и ничего похожего на мою обмененную на свистульку машину или нечто подобное не находил.

      – А у вас кто еще есть? – спросил я совсем о другом: меня занимал тот разговор, что состоялся в землянке.

      – Никого. Тятьку на фронт забрали, а бабушка давно умерла.

      – А что за тетенька?

      Паша махнул рукой:

      – Да соседка.