Живи и радуйся. Лев Трутнев

как он гудит? – Шура явно мне не поверила.

      – Му-уу, – вытянув губы, прогудел я как можно громче.

      Она залилась громким смехом, прикрыв рот ладошкой, и с оттенком издевки кинула:

      – Чтой-то он мычит, как наша Зойка?

      – Какая Зойка? – не понял я.

      – Да корова! – Шура хлопнула себя рукой по бедру. – Ну совсем непонятливый.

      – А я их не знаю, – признался я без обиды.

      – Как? – Глаза у Шуры расширились, стали синими-синими. – И другую скотину не видел?

      Я не понял ее вопроса, смутно догадываясь, о ком идет речь, покачал головой.

      – Чудно. – Она поглядела на меня с сожалением и схватила за руку. – А ну, пойдем во двор!

      Этот ее приказной тот, легкая насмешка с недоверием, навязчивая опека – мне не понравились, и я резко вырвал руку из ее ладони.

      – Пойдем, пойдем. – Шура, видимо, поняла мой настрой, однако ничего не сказала.

      И началось мое знакомство с обширным дедовым двором, со всех сторон заслоненным какими-то постройками. Лишь в широкой прорехе, распахнутой на задворки, темнел покосившийся плетень с воротцами и калиткой, за которыми торчали желтыми шляпками подсолнухи. У плетня расхаживали куры, а среди них выделялся пестрый, с золотистыми перьями и красным гребнем петух. Заметив наше приближение, он вдруг шумно захлопал крыльями и воинственно прокукарекал. Я даже вздрогнул от его крика и остановился.

      – Дальше не пойдем, – поостереглась и Шура, – он может наброситься. Видишь какие у него шпоры. Больших он боится, а нас нет.

      – Каких больших? – не понял я.

      – Ну, тятю, других взрослых.

      – Какого тятю?

      – Моего.

      – А кто это?

      – До чего же ты глупенький! – Шура снова хлопнула себя рукой по бедру. – Тятенька – это отец.

      Теперь удивился я.

      – А я своего папой зову.

      – Так это по-городскому, а по деревенскому – тятя.

      – Смешно, тятя.

      – Ничего смешно нет. – Она крутанула железное кольцо калитки и открыла дверцу. – Пойдем лучше гороху поедим…

      Широко и глубоко раскинулся огород в густой зелени овощей: у плетня возвышалась длинная грядка с вязью огуречных листьев, к ней почти примыкали капустные головки с листьями-лопатами, дальше торчали острыми пиками перья лука и чеснока, кудрявилась кружевной ботвой морковка, и еще что-то, и еще… Такого в городе, на приусадебных участках, я не видел, и с нескрываемым любопытством слушал Шуру, объясняющую мне, где и что, и зачем…

* * *

      Когда мы вернулись, все наши вещи были расставлены и распределены по углам. Дед суетился у стола, наставляя на него какие-то чашки и кружки, Кольша помогал ему. А матушка сидела на скамейке. Лицо её посветлело, глаза повеселели. Она все говорила что-то деду. Но я не прислушивался, почувствовав глубокий голод. Кольша будто понял мое состояние, и тут же сунул мне румяную оладышку. Какая же она была вкусной!

      За столом меня удивила большая посудина, по самые края налитая душистым варевом. Емкими деревянными