Финист – ясный сокол. Андрей Рубанов

подготовьте дубины. Встаньте по углам дома. Не разговаривайте. Не шевелитесь. Ждите. Всё будет очень быстро. Промедлите – упустите. В такой темноте он не увидит сеть. Когда запутается – сразу бейте.

      – А если не прилетит? – спросил Кирьяк. – В бурю птицы не летают.

      – Он не птица, – ответил одноглазый.

      После чего оба они исчезли во мраке.

      – Боишься? – спросил меня Кирьяк.

      – Сам бойся, – ответил я.

      Кирьяк засмеялся, но из-за дождя и рёва ветра я не услышал его смеха – только почувствовал: он жаждал боя.

      – Я его видел! – крикнул он, наклонившись к моему уху. – Я готов! А ты, если не хочешь, не лезь! Я справлюсь!

      И показал мне нож.

      Он был готов зарезать оборотня. Его обуял уже охотничий раж, и ярость, и желание мести. И я на миг поверил: в нужный миг мой ловкий, крепкий друг воткнёт лезвие в чужую шею.

      Но потом я вспомнил, как вчера тот самый нелюдь, сокол Финист, пронёс моего друга по небу и сбросил мне на голову. Бездыханного, дрожащего, жалкого.

      И я понял: Кирьяк уже ничего не соображает.

      Его волей управляет высшая сущность, нажравшаяся вороньей требухи.

      Со мной говорил уже не сам Кирьяк, но чёрный бог, овладевший его рассудком.

      Страшно, тоскливо было понимать, что от меня ничего не зависит.

      Я не участвовал в требе – но и не помешал. Не помешаю и теперь.

      Охота началась, и я в ней был – зритель.

      В этом беда всех, кто возражает.

      Они спасают не мир, а самих себя.

      Куда ушли птицеловы – я не видел. Тьма была – словно дёготь разлили.

      Я не видел ни сети, натянутой где-то поверх моей головы, ни Митроху, сразу пошедшего, куда велели.

      Слабый свет давало лишь окошко Марьи, освещённое изнутри, – но я знал, что девка спит, в её питьё сёстры подмешали что надо.

      Когда нелюдь явится – она не сможет ему помочь.

      Не сговариваясь, мы с Кирьяком, вместо того, чтоб встать по углам дома, прижались к стене, рядом с освещённым окном, но так, чтобы свет на нас не падал.

      Я стоял, упираясь лопатками в вековые брёвна, мокрый насквозь, угрюмый, стиснувший зубы, и видел: мой отказ, моё несогласие ничего не изменили. Надо было возражать громче, препятствовать решительней.

      Если вершится нечто нехорошее – мало быть против. Мало просто молчать, или пыхтеть, или отворачиваться. Надо противодействовать всей силой, на которую способен.

      Дождь хлестал по нам.

      – Слушай, Кирьяк, – сказал я. – Ты понимаешь, что у нас ничего не выйдет?

      Кирьяк ответил сразу и решительно, как будто ждал вопроса или даже сам был готов его задать.

      – И что теперь? – прошептал, блеснув в темноте злым глазом. – Если хочешь – уходи.

      – В следующий раз он сбросит тебя не с трёх саженей. Повыше поднимет. Полетишь из-под облаков, об землю грянешься – и от тебя останется мешок с костями.

      – Да, он сильный, – нехотя ответил Кирьяк. – Это я признаю́. Но нас пятеро. Навалимся – поглядим.

      – Он