Сонеты Шекспира 40-55. Крест для виновных в любви (3). Историческая головоломка. Александр Скальв

47. Оригинальный текст

      Betwixt mine eye and heart a league is took,

      And each doth good turns now unto the other:

      When that mine eye is famished for a look,

      Or heart in love with sighs himself doth smother,

      With my love’s picture then my eye doth feast,

      And to the painted banquet bids my heart;

      Another time mine eye is my heart’s guest,

      And in his thoughts of love doth share a part.

      So either by thy picture or my love,

      Thyself, away, art present still with me,

      For thou not farther than my thoughts canst move,

      And I am still with them, and they with thee;

      Or if they sleep, thy picture in my sight

      Awakes my heart to heart’s and eye’s delight.

      Желание глаз «праздновать» с портретом адресата – then my eye doth feast, никак в сонете не реализовано, т.е. никакой реальной хвалы нет, а представлено как одно из чувств, испытываемых глазами.

      Но мог ли поэт, будучи последовательным в отношении этого адресата, желать того, чего ни в этом сонете, ни в последующих делать не собирался, т.е. хотел хвалить, но не хвалил? Ответ очевиден – в рамках принятой нами логики поэт так поступать не мог.

      Перед нами одно из мнимых противоречий, когда упущено из вида, что речь в сонете идёт не о самом поэте, а о его глазах. Поэт уже говорил так отстранённо о своём «взгляде – художнике» в сонете 24 – «но красит хитрый взгляд своё искусство», и в сонете 46 – о своём «суде мыслей» над глазами и сердцем, и в сонете 35 – «но разум дан для чувств моих один».

      Этот ракурс отстранения себя от своего взгляда, разделения Видимости и Реальности, когда Видимость «желает» выдать себя за Реальность, а поэт этому не поддаётся, мы ещё не раз встретим в последующих сонетах, не только к возлюбленной, но и к другу.

      И конечно же, этот ракурс не противоречит сонету 21, где поэт поставил себя, как единственного носителя истины о Любви, выше даже своей Музы.

      Значит, желания глаз и сердца не являются окончательным вердиктом, по которому было бы справедливо судить о последовательности поэта, сравнивая разные сонеты, а становятся таковыми только по желанию самого поэта.

      Поэтому сам поэт или не поступал, как желали его глаза, или говорил, что сделал не по своей воле.

      Сонет 48

      Подтверждает разлуку с адресатом, т.е. преемственность обстоятельств от предыдущих сонетов этой череды.

      Поэт прямо говорит о ситуации, когда он сам ушёл: «вышел в дорогу – How careful was I, when I took my way», и оставил адресата: «я тебя не запер – Thee have I not locked up in any chest».

      Но что за «бриллиант, каких не много», что за «бесценный клад» и он же – «тревога», которые поэт сначала оставил, а потом «сохранил» в своей душе?

      Сонет 48. Оригинальный текст

      How careful was I, when I took my way,

      Each trifle under truest bars to thrust,

      That to my use it might un-used stay

      From hands of falsehood, in sure wards of trust!

      But thou, to whom my jewels trifles are,

      Most worthy comfort, now my greatest grief,

      Thou best of dearest, and mine only care,

      Art left the prey of every vulgar thief.

      Thee have I not locked up in any chest,

      Save where thou art not, though I feel thou art,

      Within the gentle closure of my breast,

      From whence at pleasure thou mayst come and part;

      And even thence thou wilt be stol’n, I fear,

      For truth proves thievish for a prize so dear.

      Казалось бы, прямо назван адресат, как получатель этих определений.

      Но одновременно очевидно, что «хранить» адресата в «узилище души – Within the gentle closure of my breast» – это метафора