Мы исчерпали лимит наших желаний. Беги или ты обречён. Елизавета Скалецкая

ныть!

      Крикнул мне Илья, сжимая мою кофту. Он толкнул меня на матрас и привязал мои руки к кольцу, торчащему из стены.

      – Я сейчас приду.

      Когда Шувалов ушёл, я попыталась развязать верёвку, но он слишком туго её завязал. И мне осталось лишь ждать, что же будет тогда, когда он придёт? Что он придумает на этот раз? Чем и как будет меня мучить? Снова станет кромсать? Снова скинет меня, но теперь с крыши? Снова перекроет мне воздух? Или же придумает что-то новенькое?

      Пока он где-то шлялся, моя рана всё больше и больше начала болеть, ещё чуть-чуть и она станет гноиться. Я не смотрела на неё, так как думала, что увижу там пожирающих мою плоть личинок.

      Где-то двадцать минут я сидела в тишине, смотря в одну точку, по-немногу сходя с ума. Казалось, что Илья стоит за стеной и ждёт, пока я пошевелюсь, чтобы убить. Эти минуты длились вечно. Из-за заплаканных глаз веки тяжелели. Очень сильно клонило в сон. И я уснула.

      * * *

      Просыпаюсь от дикой боли в ране, словно какие-то жуки кусали порез. Я завыла и открыла глаза. Почувствовала, что моя ключица была влажная, но не от крови, а от бледно-кровавой пены, покрывающей её. Илья сидел предо мной, возле него на матрасе лежали фармацевтические аппараты: вата, перекись, скрюченная игла с пинцетом в футляре. Шувалов был в резиновых перчатках и, вдоволь намочив перекисью вату, начал прислонять её к моей ране, которая немного раскрылась. Неприятная боль от щипания перекиси была оглушительной, по плечу и груди начала скатываться жидкость, которая оставляла за собой пенистый след.

      – Но когда ты пришла… он чувствовал, что все его раны заживают, и когда к нему пришёл я, он начал улыбаться… с трудом, но улыбаться.

      Он протирал всё, что было в крови, но не доходя до груди. Затем он снял перчатки и надел новые.

      – Я никогда ранее не зашивал, так что ты первая, и не суди строго.

      Илья воткнул иглу в кожу, и я закричала. Тогда он взял тюбик перекиси и, закрыв его, поднёс мне ко рту.

      – Зажми, когда будет больно, кричи в него и кусай.

      – Отвали от меня! Просто уйди!

      – Не хочешь так, тогда терпи.

      Он воткнул иглу в другую часть раны, затягивая кетгут. Я нахмурилась и прикусила губу, сильно крича.

      – Терпи.

      Половина раны была уже зашита, но я не могла спокойно на это реагировать, мне было дико больно, но я как можно сдержанней вела себя.

      – Ничего страшного, это почти одно и то же, что делать татуировку. Так что терпеть можно… Знаешь, я увидел однажды группу интернов в больнице, почти моего возраста, и мне тоже хотелось взглянуть на эти всякие операции… И я под видом интерна вписался в группу, которая шла смотреть и анализировать операцию. Я видел, как человеку пришивают внутренний орган, не помню какой именно, то ещё зрелище, и я задал у хирурга, чо за нить он использует, просто так для интереса, и он ответил, что это кетгут, мне нравится это слово. Кетгут. Не знаю почему, может оно такое же как и я, такое твёрдое, чёткое, серьёзное, и это