Враг мой: Сокол для Феникса. Ай Риш

ночи, каждая до своего дома.

      ***

      Только петухи затрубили о солнышке раннем, Любава с постели вскочила – сна давно ни в одном глазу. Всю ночь перед глазами Иванко стоял. Всю ночь… его губы на княжне следы оставляли. Пусть мысленно, но так сладко и томно.

      По волосам гребнем скользнула, косу неряшливо заплела. Одевалась и того быстрее.

      К подруге под окно прибежала и давай камушки кидать:

      – Боянка! – крикнула шепотом.

      Боярышня свесилась из окна с недовольным, сонным и помятым лицом:

      – Тебе что, не спится?

      – Не спится, – разулыбалась княжна. На душе светло, как летним светлым днём. И тепло такое же – согревающее. Птички поют.

      – Что, – подпёрла раму подруга, да хитрым прищуром Любаву окинула: – Так душу всколыхнул, что спать не смогла?

      – Не смогла, – опять согласилась дурашливо княжна, едва не покружившись в танце.

      – А говорила… – начала язвительно Боянка.

      – Чшш, – одёрнула торопливо подругу Любава, палец к губам приложив. – Не трепись. Выходи, к Богомиле сбегаем.

      Боярышня тотчас посерьезнела:

      – А это зачем?

      – Ну как? – замялась княжна, чуть улыбкой померкнув. – Спросить, почему так странно вышло, – размыто прошептала Любава, пожав плечами.

      – Лады, – тяжко выдохнула боярышня. – Жди, – кисло кивнула и скрылась за окном.

      ***

      Девицы, хоронясь чужих глаз, благо их поутру после Купала мало встречалось, – поспешили через огороды, чтобы сократить путь и быстрее добраться до избушки Богомилы.

      Хоромина ветхая стояла на самом краю селения. Сколько Любава себя помнила, избушка всегда такой неказистой была, одним краем больше зарытая в землю. Неприветливые маленькие оконца. Прохудившаяся кровля. Дверь с тяжёлой ручкой и высокий, корявый порог, словно черта – разделяющая два мира.

      Сюда ходили крайне редко и тайно, ежели за приворотом, за снятием сглаза и ведьминскими обрядами. Ну и по делам, не требующим отлагательств – просили домой заглянуть, ежели заболел кто или родонуть собрался.

      Боянка первая замерла, Любава сделала ещё несколько шагов, попадая во двор. Тишина, царившая здесь, не придавала храбрости.

      Всё никак у людей простых! Даже собаки нет… Кошка встречать не вышла… Ни кур, ни петуха.

      Заросший двор, крапива чуть ли не до пояса…

      Любава оглянулась на оробевшую подругу.

      – Что-то страшно мне… – прошептала побледневшая боярышня. Никогда прежде княжна не видала столько отчаяния во взгляде подруги. И ежели б не желание узнать, что да как, не стала бы неволить Боянку.

      – А меня трусостью попрекала, – покачала укоризненно головой княжна. Но в чём была согласна – место жуткое. У самой поджилки тряслись.

      Натужно сглотнула, очень уж хотелось уточнить кое-что, и злиться начинала. Чего не хватало, чтобы робость подруги ей передалась!

      Да что я, не дочь князя что ли?

      Никого не боюсь!

      Любава