Утерянное Евангелие. Книга 2. Константин Стогний

никогда так не боялся, Господи, – это были первые слова, «сказанные» бывшим раввином в эту ночь.

      – Чего же ты боишься, Павел?

      – Завтра мне идти к Маре. Ты же знаешь, сколько я сотворил зла на своем веку. Поверят ли мне?

      – Если ты сам веруешь, то почему думаешь, что те, кто рядом с тобой, не должны тебе верить?

      – Я отправил на смерть стольких людей, ни в чем не повинных иудеев. Одно мое имя заставляло трепетать многих. Меня не боялись только первосвященник и царь Иудейский, хотя и это спорно. Зато я сам не боялся никого и ничего, а сейчас… Боюсь… Что мне не поверят – боюсь.

      – Не бойся, Павел. Ты уже сделал главное. Ты никогда не будешь с теми, от кого ушел.

      – Но буду ли я с теми, к кому пришел? – Павел встрепенулся. Спящий на полу Петр перевернулся на другой бок и простонал во сне…

      – Будешь, обязательно будешь, – твердо ответил голос. – Я с тобой и не брошу тебя.

      – Вот Петр, – задумчиво глядя на рыбака, подумал Павел. – Он ведь поверил мне лишь потому, что я его спас от грабителей…

      – …Он поверил не поэтому. На нем Дух Господень. Видел бы ты, скольких он исцелил и скольким подарил надежду… Он чтит Слово…

      – В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…

      – Да. Именно за этим я и позвал тебя за собой. Кому, как не тебе, лучшему из сынов Иудеи, нести это слово.

      – Мне-е-е? – крайне удивился Павел. – Но… разве я смогу?

      – Ты даже представить не можешь, на что способен, Шаул, сын скорняка. А чтобы тебя завтра поняли и поверили, слушай и запоминай…

      Павел лежал на Камне неподвижно, боясь пошевелиться и что-то упустить. Полилась долгая, светлая речь, слова которой ласкали слух и погрузили тело в состояние такой легкости, что тарсянин абсолютно не чувствовал усталости.

      Во дворах запели первые петухи, возвещая Иерусалиму о скором наступлении нового дня. Павел спал сном младенца.

* * *

      Лишь на следующий день переодетого, помытого и постриженного Павла привели на старую заброшенную греческую арену.

      – Почему сюда? – спросил он.

      – За нами наблюдают, – еле слышно сказал Петр. – Если поймут, что мы пришли одни, без римской стражи, то к нам выйдут. Арена – самое подходящее для этого место.

      Они стояли прямо посреди круга на давно не заменявшемся песке.

      – Петр! – вдруг послышался сверху женский голос.

      – Мара! – отозвался Петр.

      Это была она – Мирьям из Мигдал-Эля, строгая, простоволосая, как принято у женщин из Галилеи, в горчичном хитоне до щиколоток с длинными рукавами и шерстяном плаще-ми5лоти. Простая и незыблемая, как учение ее покойного возлюбленного.

      – Мара, – обратился к ней с заметным почтением Петр и указал на Павла. – Это…

      – …Я знаю, – оборвала Петра Мирьям и тут же обратилась к Павлу: – Спаси тебя Господи, рав Шаул. Что привело тебя к нам?

      – Он пришел… – начал Петр.

      – …Подожди! – воскликнул тарсянин. – Дай я скажу. Мара…