Бегство в Египет. Петербургские повести. Александр Етоев

мужчина и мальчик, а человек с ломом, осторожно, чтобы не выдать шагов, двигался из темноты к свету.

      – Брось! – сказала Валькина мать. Она вырвала из рук человека лом и швырнула себе под ноги.

      – Мамаша, я ж…

      – Сволочь… – Она схватилась за бельевую верёвку, и та лопнула, как перетянутая струна. – Шубин. – Она сделала шаг к окну, но дальше шагнуть не смела. – Я знала, что когда-нибудь ты придёшь. Не смей, оставь мальчика! Валенька, отойди от него, он… сумасшедший.

      – Валя, твоя мать говорит правду, – заговорил человек справа, волнуясь и озираясь на остальных. – Этот человек… он сегодня сбежал из клиники. Отойди от него, он болен. Он опасен, он…

      – Это правда? – Валька повернулся к оконцу. – Мама, он мой отец?

      – Дура! – закричала на чердаке женщина. – Это я во всём виновата! Надо было его отравить, ночью зарезать бритвой… Дура!..

      – Значит, правда. – Валька вдруг рассмеялся весело, оторвал руку от крыши и помахал в сторону чердака. Потом повернул голову и заглянул парашютисту в лицо. – Я ведь знал, я сразу почувствовал. – Он потянулся ещё, не удержался, и колено поскользило по скату.

      – Куда ты… – Человек с парашютом перехватил его за плечо. – Рано, пока не время.

      Отдававший команды что-то шепнул стоящему рядом с ним. Тот шепнул дальше и мигнул в темноту фонариком. Две фигуры бесшумно переместились к окну и встали по обе стороны. Командир просунул руку в карман, а когда вытащил, в руке у него тускло блеснул металл.

      – По команде, – послышалась негромкая фраза.

      Солнце зашло за крыши, и на чердаке стало темно. Лишь светлел оконный квадрат, и отчётливо было видно, как два человека – маленький и большой – стояли под вечереющим небом. Все молчали. Время остановилось. Внизу, в дворовом котле, ветер перемешивал пыль.

      – Время!

      От неожиданности я вздрогнул. Голос Валькиного отца прозвучал громко, словно ударил колокол.

      Время! – отозвалось на чердаке эхо.

      Две фигуры, скрежеща подошвами по осколкам, метнулись сперва к окну, потом спрыгнули на железный скат и замерли, растопырив руки.

      Удерживать было некого. В дымчатом свете заката над гармошками городских крыш, над трубами, над редкими голубятнями, над запрокинутыми головами людей, над растрёпанными от ветра кронами, над всем этим гигантским кроссвордом, который называется городом, поднималось лёгкое облачко – золотой шелковистый купол и два человека под ним. Ветер раздувал его шёлк. Парашют становился меньше, превращаясь в белую точку. Тёмные фигурки мельчали и скоро совсем исчезли в прозрачных вечерних сумерках.

      Те, кто оставался на чердаке, скучились в оконном проёме. Все смотрели на небо, пока не заслезились глаза. Человек в доме напротив, высунувшись далеко из окна, кричал, надрывая голос:

      – Это он! Тот самый! Который сжёг мою курицу!

      И размахивал белыми кулаками.

      Порох непромокаемый

      Что тебе мешает придумать порох непромокаемый?

Козьма