На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала. Пауло Коэльо

жабой».

      Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидит старик.

      С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек, повстречавшийся нам, – ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себя Господу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в поте лица своего снискать хлеб свой насущный.

      – Здравствуйте, – говорит он старику.

      – Здравствуйте.

      – Как называется этот городок?

      – Сан-Мартин-де-Ункс.

      – Ункс? – переспрашиваю я. – Звучит как имя гнома!

      Старик не понимает шутки, и я, слегка смутясь, направляюсь к дверям часовни.

      – Нельзя, – останавливает меня старик. – С полудня закрыто. Хотите – приходите к четырем.

      Но дверь в часовню отворена. И я, хоть и смутно, потому что солнце светит ослепительно, вижу, что там внутри.

      – Да мне бы на одну минутку… Я хочу помолиться.

      – Сожалею, но не могу. Закрыто.

      Он слушает мой разговор со стариком и не вмешивается.

      – Ладно, пойдем отсюда, – говорю я. – Не станем спорить.

      Он по-прежнему смотрит на меня пустым отчужденным взором.

      – Разве ты не хочешь посмотреть часовню? – спрашивает он.

      Я знаю – ему не нравится, как я себя веду. Он считает, что я – слабая, боязливая, не умеющая добиваться своего. Принцесса безо всяких поцелуев превратилась в жабу.

      – Вспомни, что было вчера, – говорю я. – В баре тебе не хотелось продолжать спор, и ты прекратил его. А теперь, когда я поступаю точно так же, ты меня осуждаешь.

      Старик бесстрастно слушает нас. Должно быть, он доволен – хоть что-то происходит перед ним, ибо здесь, в этом местечке, все утра, дни и ночи неотличимы друг от друга.

      – Дверь не заперта, – обращается он к старику. – Если тебе нужны деньги, мы можем заплатить, хоть и немного. Но она хочет посмотреть церковь.

      – Сейчас – нельзя.

      – Ладно же! Мы все равно войдем!

      И, схватив меня за руку, входит.

      Сердце у меня колотится – старик может разозлиться, позвать полицию, испортить наше путешествие.

      – Почему ты сделал это?

      – Потому что ты хотела осмотреть часовню изнутри.

      Но мне это не удается: глаза не смотрят – эти пререкания и то, как я отнеслась к запрету, уничтожили все очарование такого чудесного утра.

      Я чутко прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи, я представляю, как старик зовет полицию. Святотатцы. Грабители. Они нарушают закон, преступают запрет. Старик ведь сказал им – закрыто, час посещений прошел! Он немощен и дряхл, он не в силах был нас удержать, мы не проявили уважения к старости – и в глазах полиции это усугубит нашу вину.

      Я остаюсь внутри ровно столько времени, сколько нужно, чтобы освоиться. Но сердце колотится так сильно, что я боюсь, как бы он не услышал его стук.

      – Мы можем идти, – говорю я, выждав время, необходимое для того, чтобы прочесть «Отче наш».

      – Не бойся, Пилар. Тебе не придется подыгрывать этому старику.

      Мне вовсе не хочется,