Лук для дочери маркграфа. Анна Викторовна Субботина

на пару с учеником кузнеца, неразговорчивым вихрастым парнем, привели в порядок оружейную и счистили пятна ржавчины с металлических ножен, только дела на этом не закончились: нужно было то перенести мебель из одной пыльной комнаты в другую, то наколоть дров прачкам и поварам, и хорошо, что хоть воду из колодца не таскали вёдрами, а качали хитрым приспособлением вроде тех, какими подавали воду в шахты.

      В кухне по вечерам теперь было тесно и шумно. Такко засиживался там чуть ли не до петухов, соскучившись по разговорам, сказкам и песням. Говорили обо всём, избегая судачить лишь о безумии хозяйки и разорении кладбища.

      Зато стало известно, кого Оллард ждёт в гости – юного маркграфа Фредрика Вилларда, который собирался прибыть вместе с дядей, чтобы обсудить возможность связать два богатых и влиятельных рода узами родства. Молодой Фредрик собирался просить руки Агнет. Приём обещал быть скромным, но все ждали, что сразу же объявят помолвку и по этому случаю закатят настоящий пир на всю округу. Тем более, близился Праздник урожая¹ – лучшее время, чтобы пожелать молодым богатой жизни и здорового потомства.

      Невозможно было понять, что думает по этому поводу Агнет, но нянька в эти суматошные дни была сама не своя. Её голос раздавался в кухне с самого утра; в полдень, уложив свою воспитанницу на дневной сон, она вновь обходила замок и двор, не упуская ни одной мелочи.

      И каждый день среди согнутых в работе спин мелькала сама Агнет – голова в венце светлых волос была гордо поднята, а пояс оттягивала увесистая связка ключей, знак хозяйки дома. Агнет молча проходила по двору, смотрела, кивала и часто оглядывалась на неизменно сопровождавшую её няньку: всё ли правильно? Такко пару раз слышал, как Катерина негромко выговаривала своей воспитаннице за то, что не жалеет себя, но девочка упрямо обходила всех, прежде чем удавалось отправить её отдыхать.

      – Точь-в-точь как мать, та тоже себя не жалела, – бормотал конюший Берт, пока они разбирали сбруйную, освобождая место. – Эх, вот раньше было время! В каждом деннике лошади стояли, и упряжные, и верховые, и охотничьи, а теперь стыд один, а не конюшня. Раньше втроём едва управлялись: пока почистишь, корм задашь, пока прогуляешь каждую, нисколечки свободы не оставалось, а теперь скучай себе целыми днями… Раньше к ковалю по два раза за месяц ездили, а теперь…

      Такко не разделял его тоски: ему работы хватало. Пришлось на всю неделю забыть об упражнениях с маркграфскими мечами и об уроках стрельбы, зато он наконец перестал чувствовать себя нахлебником. В последние дни он почти не появлялся в замке, даже ночевать оставался на сеновале, где до рассвета не смолкали разговоры, и трудно было поверить, что совсем недавно он садился за стол с хозяевами и целыми днями бездельничал.

      В другой раз он непременно залюбовался бы тонкой работой на праздничной сбруе, но сейчас от таскания тяжёлых сёдел ломило спину и сводило пальцы. Было душно, с утра парило, будто перед грозой, но облака над головой висели серые и неподвижные, и было ясно, что ненастье обойдёт замок стороной. Такко вышел