Наша фабрика. Андрей Дудко

чавкнула Грибнюк. – Только надо не “спускающейся”, а “спущенной”.

      – Скорее “сброшенной”, – сказала Дуванчик.

      – А у меня к этой строчке претензий нет, – говорила Бенько. – Меня, скорее, не устраивает “вздорные гномы”. Мне кажется, эти гномы должны быть важными.

      – И почему это? – всколыхнулась бухгалтер Рубан. – Вовсе не должны.

      Дышло рожала дальше.

      Везде воздух один,

      Все одни дороги.

      Почему же господин

      Дал мне эти ноги?

      – Все хорошо, кроме одной неясности… – начала разбирать стих Бенько, но Дышло не могла остановиться.

      Валится лес предо мною,

      Чтоб о себе прогреметь,

      Изгибистой птичьей тропою

      Просится облететь.

      – Это что, про сегодняшний лес, что ли? – догадалась Дуванчик.

      Перед всеми повис один образ: вбираемое в окно шоссе, густой лес, обнимающий кругозор.

      Стих развивался.

      В борьбе между право и лево

      Образовалась дыра

      Это ножницы в крест разомкнулись

      И светятся словно бра.

      – Еще не то, – сказала Бенько, – продолжай.

      Мы заряжены в пращу и заведены

      Облетаем жизнь, как фрагмент страны,

      Все щедро, все пьяно, в каждой вше

      Сочащееся сложностью клише.

      – Дальше.

      Дальше Дышло хотела повернуть на икону. Надо как-то подобраться к задаче. Направить появляющиеся строчки на объект.

      Круглые бока нашего корабля…

      – Не могу, – сказала она. – Не про то пишется. Теперь надо про икону.

      – Встань, походи, – посоветовали ей. – Поприседай.

      Она вышла из-за стола и начала приседать, перебирая образовывающиеся стихи. Хрустели колени, трещали забитые мясом зубы Грибнюк. Вернулся водитель. Заведующая собирала посуду.

      Дышло не знала, как подступиться к иконе. Дело было не в религии, не в чудесах, а в профессиональном желании описать икону абсолютно корректно. Такую маленькую и такую золотую. Такую породистую, пористую. Черную. С двумя людьми. Неразличимыми. С окладом, с крестиками под странным углом. Маленькую и золотую. Через каждые несколько приседаний поэтесса подходила к блокноту и записывала все приходящие в голову образы. Стихи пока не получались. Вдруг снова родилось целое стихотворение, не имеющее отношения к иконе.

      Жир из-под кожи лезет

      Жир бьет из-под земли

      Животные едят животами

      Жирные пузыри

      Камни и древесина

      Во всем есть свой липкий жир

      Он жирный, как скотина,

      Наш изменяющийся мир.

      Встала Бенько и продекламировала свои стихи:

      Славящие себя люди

      Никогда не узнают, что будет

      Внутри скрипящего сапога,

      Пока не повиснут

      Совсем бескорыстно,

      Вниз головой, как серьга.

      Следуя ее примеру, Дуванчик тоже прочла:

      Луч ветки преломился