История моей грешной жизни. Джованни Джакомо Казанова

прелестная оборванка, к тому же грязная, предложила отдать мне свою постель, но запросила малый экю[119]; я обещал. Она ведет меня в какую-то комнатку и показывает тюфяк на трех-четырех досках.

      – И это ты зовешь постелью?

      – Это моя постель.

      – Я такой не хочу, и не будет тебе малого экю.

      – Вы что, собираетесь спать тут раздетым?

      – Конечно.

      – Что за вздор! У нас нет простынь.

      – Значит, ты спишь одетая?

      – Вовсе нет.

      – Ладно. Ступай тогда ложись сама и получишь малый экю. Я хочу на тебя посмотреть.

      – Хорошо. Только вы не станете ничего со мною делать.

      – Ровным счетом.

      Она раздевается, ложится и накрывается старым занавесом. От роду ей было тринадцать лет. Я гляжу на девочку и, стряхнув с себя все предрассудки, вижу уже не нищенку, не оборванку, но обнаруживаю безупречнейшую красавицу. Хочу рассмотреть ее всю, она отнекивается, смеется, не хочет; но шестифранковый экю делает ее покорней барашка. Единственным изъяном ее была грязь, и вот я мою ее всю собственными руками; как известно читателю моему, восхищение нераздельно с иного рода способами одобрить красоту, а малышка Морфи, я видел, готова позволить мне все, что угодно, кроме того, к чему я и сам не имел желания. Она предупреждает, что этого не разрешит, ибо это, по мнению старшей ее сестры, стоит двадцать пять луидоров. Я отвечаю, что на сей счет мы поторгуемся в другой раз; а пока она, в залог будущей снисходительности, выказывает и расточает услужливость во всем, что только мог я пожелать.

      Отдав сестре шесть франков, малышка Елена[120], которую, насладившись, оставил я нетронутой, сказала ей, что рассчитывает от меня получить. Та перед уходом отозвала меня со словами, что нуждается в деньгах и сколько-нибудь сбросит. Я отвечаю, что мы поговорим об этом завтра. Мне хотелось показать девушку эту Патю в том виде, в каком видел ее я, чтобы он сознался – более совершенной красоты невозможно и представить. Белая, как лилия, Елена наделена была всеми прелестями, какие только может произвести природа и искусство живописца. Сверх того, прекрасное ее лицо изливало в душу всякого, кто его созерцал, отраднейший покой. Она была блондинка. Вечером я пришел и, не сойдясь в цене, дал двенадцать франков, чтобы сестра уступила ей свою постель, и наконец уговорился платить всякий раз по двенадцать франков, пока не решусь заплатить все шестьсот. Процент немалый, но Морфи была греческого племени[121] и никаких угрызений совести на сей счет не знала. Я, без сомнения, никогда бы не решился потратить двадцать пять луидоров, ибо после считал бы, что переплатил. Старшая Морфи полагала меня круглым дураком: за два месяца истратил я триста франков ни за что. Относила она это на мою скаредность. Какая скаредность! Я дал шесть луидоров одному немецкому художнику[122], чтобы он написал ее с натуры обнаженной, и она вышла как живая. Он изобразил ее лежащей на животе, опираясь руками и грудью на подушку и держа голову так, словно лежала на спине.

119

Малый экю – 3 ливра (франка), большой – 6 ливров. 1 луидор равен 24 ливрам.

120

Малышка Елена – Мария Луиза. Казанова, возможно, именует ее так в честь Елены Прекрасной.

121

«Грек» значит плут, шулер.

122

Его имя не установлено. Описанию Казановы соответствуют две картины Буше.