Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник). Владимир Першанин

с Волги. А в доме, на краю обрыва, мать выговаривала дочери:

      – Нельзя так себя вести. Хороший парень, при должности, зачем отталкивать?

      – Ты меня, мама, посватать решила?

      – А почему бы и нет. Он из наших краев, неженатый, грамотный…

      – Мелкий, чумазый, – продолжила Катя. – Хватит!

      В середине октября дни короткие.

      – Подъем! – дурным голосом орал дневальный, которому надоело скучать, пока все спали.

      За окном стояла все та же непроглядная ночь. Строились повзводно на знакомом скотном дворе, уже почищенном, годным для физкультурных и строевых занятий. За подъемом следили лично капитан Елхов или его заместитель старший политрук Воронков. Недавно вышел приказ о введении единоначалия. Комиссары и политруки стали заместителями командиров частей. Капитан Елхов мгновенно подмял под себя Воронкова и не давал ему никакой власти. А ведь совсем недавно политрук рулил сам, подчиняясь лишь политотделу. Воронков по-прежнему любил улыбаться, ничем не показывая своего раздражения.

      – Веселее, чего копаетесь, – покрикивал он, – Луговой, становись в строй, не стесняйся.

      Бывший капитан Луговой, громоздкий, с заплывшим лицом и густыми усами, терпеть не мог утренней зарядки, а особенно километровой пробежки по степной дороге.

      – В атаку разок и без подготовки сбегаю, – говорил он, – а дальше на танке воевать буду.

      С первых дней Луговой делал все возможное, чтобы уклониться от будущей атаки. Пытался попасть в помощники к политруку, стать каптером или санитаром, но теплые места были уже заняты. Маневич не поставил его и в командиры отделения.

      – Рыхловатый ты, вперед не побежишь, а мне людей поднимать надо.

      После пробежки и зарядки следовала уборка казармы, затем завтрак. Повар приготовил перловую кашу, или шрапнель, как ее называли. Единственным достоинством в ней было то, что она горячая, ни жира, ни масла не ощущалось. Тем не менее ели с аппетитом. Затем следовал чай, сегодня он был сладким. Все удивлялись, но причину знал лишь Ходырев. После неудачной увольнительной он подошел к старшине и потребовал:

      – Ты разберись со своими помощниками. Сахару граммов тридцать полагается, не меньше. Куда он девается, не знаешь?

      Прокофий Глухов хорошо провел время с молодухой Зиной, сегодня вечером снова собирался к ней. Препятствий, кажется, не предвиделось. С новым командиром роты и политруком он ладил. Елхов хоть и не жаловал тыловиков, видел, что старшина мужик расторопный, умеет выбить положенное для роты довольствие.

      В мелочи Степан Матвеевич не вникал, кроме того, любил выпить. Специально для него Глухов доставал водку. Воронков же по своей привычке предпочитал не вникать в сложные вещи, старшина подкармливал его, и этого было достаточно. Но у Глухова имелись враги: щепетильный особист Стрижак и лейтенант Маневич. Теперь лез не в свои дела сержант Ходырев.

      – Я разберусь с сахаром, – спокойно ответил Глухов. – Кстати, мы получаем половинную норму, можешь проверить.

      Последние слова помимо воли Глухова прозвучали